Волчицы из Машкуля

— Вы считаете, что для любви расстояние играет какую-нибудь роль? Никакие расстояния и даже те, что разделяют с близкими нам людьми, кому мы сказали последнее прости, ничего не значат для любящего сердца. Прошло уже тридцать лет, как я потерял свою бедную жену, но бывают дни, когда я вижу ее перед собой словно живую. Образ Мари вы унесете в вашем сердце, и вы еще услышите, как она будет вас благодарить за то, что вы так поступили.

— Ах! Я бы предпочел, чтобы вы предложили мне умереть.

— Господин Мишель, ну же, сделайте доброе дело! Послушайте: если хотите, я, имеющий все основания вас ненавидеть, встану перед вами на колени и попрошу: "Молю вас, отпустите с миром эти два бедные создания!"

— Но чего же вы хотите от меня?

— Вам надо уехать, я вам уже это говорил и повторяю еще раз.

— Уехать? И не думайте! Завтра будет бой: если я уеду сегодня, это будет расценено как дезертирство и я покрою себя позором.

— Нет, я не хочу вашего позора. Вы уедете вовсе не затем, чтобы дезертировать.

— Как так?

— Меня назначили главой отряда от прихода Клиссон, потерявшего своего командира, и вы поедете вместе со мной.

— О! Я хотел бы, чтобы завтра первая пуля была бы моей.

— Вы будете сражаться рядом со мной, — продолжал Жан Уллье, — если кто-то в вас усомнится, то будет иметь дело со мной; ну как, вы согласны?

— Да, — ответил Мишель так тихо, что старый егерь едва его услышал.

— Хорошо! Через три часа мы выезжаем.

— Уехать, даже не попрощавшись с ней?

— Так надо. Обстоятельства сложились так, что мы не знаем, найдет ли она в себе силы с вами проститься. Ну-ну же, крепитесь!

— У меня хватит сил, Уллье, я вас не разочарую.

— Так я могу рассчитывать на вас?

— Даю вам слово.

— Через три часа я буду вас ждать на развилке Ла-Бель-Пас.

— Я там буду.

На прощание Жан Уллье почти по-дружески кивнул Мишелю и, перепрыгнув через мостик, углубился в сад навстречу другим вандейцам.

Часть третья

I

ГЛАВА, В КОТОРОЙ ЖАН УЛЛЬЕ ЛЖЕТ ИЗ ЛУЧШИХ ПОБУЖДЕНИЙ

Некоторое время барон сидел не шевелясь; слова Жана Уллье звучали в его ушах похоронным колоколом, оповещавшим о его собственной смерти.

Мишель подумал, что ему снится сон, и, чтобы убедиться в подлинности своего горя, он тихо прошептал:

— Уехать! Уехать!

И тут ему на ум пришла леденящая душу мысль о смерти: до сих пор он думал о ней как о благодати, ниспосланной Всевышним, и относился к ней с легкомыслием двадцатилетнего юноши.

Мишель вздрогнул.

Барон уже видел, что его от Мари отделяло не только расстояние, которое можно было при желании преодолеть, но и гранитная плита, охранявшая покой мертвых.

Его сердце охватила невыносимая тоска, и он посчитал это дурным предзнаменованием.

Он мысленно обвинил Жана Уллье в душевной черствости и несправедливости; ему показалось, что старый вандеец, отняв у него единственное утешение, остававшееся ему в жизни, — возможность попрощаться с любимой и насладиться ее прощальным взглядом, проявил чудовищную жестокость; поняв, что он не сможет уехать, не сказав Мари последнее прости, Мишель всей душой восстал против требования старого егеря и решил во что бы то ни стало встретиться с Мари.

Мишелю было хорошо известно внутреннее устройство мельницы.

Малыш Пьер занимал комнату мельника, располагавшуюся непосредственно над мельничными жерновами.

Естественно, она была лучшей в доме, и ее предоставляли гостям.

Расположенная рядом небольшая комната служила сестрам спальней.

Узкое окно комнаты находилось как раз над внешним колесом мельницы, приводившим в движение мукомольную машину.

Однако теперь она бездействовала, ибо производимый при работе шум мог бы помешать часовым услышать приближение неприятеля.

Мишель подождал, пока совсем стемнеет; так прошло около часа.

Как только ночь опустилась на землю, он подошел к мельнице.

Из узкого окошка пробивался свет.

Положив доску на нижнюю лопасть колеса и придерживаясь за стену, он, переступая с лопасти на лопасть, поднялся наверх и оказался как раз напротив окошка.

Вытянув шею, молодой человек заглянул в крохотную комнату.

Кроме Мари, в комнате не было никого; она сидела на скамье и локтем опиралась на кушетку, поддерживая рукой низко опущенную голову.

Время от времени у нее вырывался вздох и шевелились губы, словно она шептала молитву.

На легкий стук молодого человека Мари подняла голову и, узнав его через стекло, негромко вскрикнула и подбежала к окну.

— Тсс! — произнес Мишель.

— Вы! Вы здесь! — вскрикнула Мари.

— Да, это я.

— Боже мой! Зачем вы пришли?

— Мари, уже целую неделю у меня не было возможности с вами поговорить, да и видел я вас за эти дни всего несколько раз; сейчас я пришел с вами проститься навсегда перед тем, как отправиться туда, куда зовет меня моя судьба.

— Почему проститься?

— Мари, я пришел с вами проститься, — повторил молодой человек твердым голосом.

— О! Так вы больше не хотите умереть?

Мишель промолчал.