Когда пробило двенадцать, Вольфа вызвали на допрос. Полицейский доставил Мессинга в комнату, где его встретил незнакомый лощеный офицер. После того как сопровождавший его капрал вышел, офицер предложил Вольфу сесть и поинтересовался, почему он так долго молчал и какая причина заставила его вспомнить наконец о долге? Вместо ответа Мессинг потребовал предъявить полномочия. Офицер как должное воспринял это требование, снял трубку, набрал номер и передал трубку медиуму.
Мессинг сразу узнал глуховатый голос старинного приятеля. Пан Юзеф поздравил его с возвращением, поинтересовался, здоров ли он. Вольф ответил, что чувствует себя превосходно и горд тем, что сумел послужить возрожденной Польше.
Маршал хмыкнул и потребовал:
– Ближе к делу, пан Мессинг.
Мессинг попросил о личной встрече, однако маршал стразу отклонил эту идею и предложил доложить, что удалось сделать в Берлине.
– Только коротко, – потребовал он.
Вольф доложил, что имеет письмо известного ему господина, адресованное лично пану маршалу.
– Отлично, – холодно отозвались с другой стороны линии. – Передайте документ моему доверенному человеку.
Мессинг проверил документы доверенного человека и, передав ему письмо, потребовал расписку, которую он тут же и написал.
С тех пор Вольф ничего не слышал о письме.
В начале 1932 в Гуре Мессинга навестил господин Кобак. Он радушно обнял Вольфа, сообщил, что дела не могут ждать, и предложил турне по Польше. Вольф, глупый человек, с радостью согласился. Оказалось, что по настоянию неких высокопоставленных инстанций ему было запрещено выступать в крупных городах и больших залах. Те городишки, где Мессингу разрешили устраивать сеансы, были сущим захолустьем. Правда, ему не препятствовали выехать за границу. Он совершил турне по Прибалтике.
Куда еще Вольф мог выехать?
Либо в Германию, либо в Советскую Россию. В Чехословакию или за море путь тоже был заказан, так как господин Вайскруфт не заплатил ни гроша за сеансы Мессинга. Он остался гол как сокол, однако в суд обращаться не стал. По непроверенным данным, Вилли в ту пору очень нуждался в деньгах. Страховое общество обанкротилось, начальство интересовалось, каким образом суперагент Коминтерна сумел так ловко выскользнуть из-под его наблюдения, фюрер припомнил ему обещание приручить гаденыша и убедить его послужить Германии.
Карьера Вилли пошла под откос.
Для Вольфа же наступили смутные, малодоходные времена. Он благоразумно старался не высовываться, гастролировал по провинции, дожидаясь, когда судьба, обещавшая ему долгую и интересную жизнь, спасла бы его, оказавшегося в воде во время переправы через широкую быструю реку.
Часть III. Страна мечты
Чумой нашего времени является ирония. Ирония безжалостна, бесчеловечна, пуста, лишена способности творить. Она превращает человека в надменного скота, считающего допустимым оскорблять невинных, терзать слабых, насмехаться над мудрыми.
Идеи порождают товарищей, путешествия – друзей, власть – исполнителей, «измы» – рабов.
Глава I
Гром, грянувший над планетой, застал Мессинга в мелком провинциальном городишке неподалеку от Люблина. Это случилось 1 сентября 1939 года, в пять часов утра (4 часа 45 минут).
Местная газета, как это часто бывает, писала о чем угодно, только не о начале войны, поэтому в первые часы общество питалось исключительно радостными слухами. На улицах только и разговоров было о попытке немцев откусить Поморье, извечный кусок Речи Посполитой, и о том, как они получили «по зубьям». Паньство с восторгом обсуждало обещание маршала Рыдз-Смиглы[46]
через пару недель напоить польских коней в Шпрее. Только к вечеру, когда в местечко доставили варшавские газеты, открылась подлинная картина катастрофы.Ознакомившись с положением дел на фронте, Вольф потерял дар речи. С толпой беженцев, спасавшихся от вторжения, он бросился на восток. О причинах шока, испытанного Мессингом, пока умолчим, как умолчим о том, как на третий или четвертый день войны, добравшись до Брест-Литовска и увидев посты польской жандармерии на полграничном мосту, он оторопел и несколько дней томился на левом берегу Буга. Как несколько раз подходил к мосту и не решался перейти на другой – советский – берег. Мессинг не в силах объяснить, почему его бросало в дрожь от одной только мысли о необходимости предъявить документы.