Волга-матушка река. Книга 2. Раздумье

— Ну, тогда я в степь… к овечкам, — проговорил Егор Пряхин.

3

Машина, точно лев, неслась без дороги по пустынной, безлюдной степи.

Все было накалено, и земля растрескалась: во все стороны тянулись извилистые и толстые, похожие на удавов, трещины. Травы не выгорели. Нет. Они пересохли и не гнулись, точно перекаленная проволока. А из среднеазиатской пустыни дул свирепый ветер — в одном и том же направлении, куда-то на северо-запад, порою развивая такую силу, что валил с ног коня. И никаких препятствий ветру: всюду стелется необозримая, как океан, равнина — бывшее дно Каспийского моря, именуемое Черными землями.

Куда же везет гостей академик Иван Евдокимович Бахарев и что хочет им показать в этой полупустыне?

Опять какие-то завихрения у академика? Иногда бывает такое у него. Вот, например, в данную минуту льет с него пот, будто сок из арбуза под жомом, а он шоферу:

— Друг мой! Благодать-то какая кругом: десятки миллионов гектаров землищи! Сосал ее человек, и сосал по-глупому. А мы к ней руки приложим, украсим ее каналами, зальем озера, низины, озеленим лесами… И этому сумасшедшему ветру перервем глотку. И, поверьте, это случится на нашей памяти.

В самом деле, разве это не похоже на завихрение фантазии? Украсить десятки миллионов гектаров полупустыни, да еще «на нашей памяти».

Сам-то академик еще и года нет, как вместе с отделением Академии наук переехал сюда, в Разлом, а уже «откопал» каких-то фанатиков. Верно, он все сознательные годы трудился над проблемой освоения Черных земель и считается знатоком полупустыни.

«Ну что же? Надо пойти на уступку, — недовольно и даже раздраженно думал Аким Морев. Ему некогда, у него времени в обрез, а тут — прихоть ученого. — Но нам, грешным, порою приходится уступать: взъерепенится и забьется в кабинет». И секретарь обкома то и дело стирал платком пот с лица.

А машина все несется и несется, взвихривая сизую степную пыль…

В кузове, несмотря на то что все окна открыты, душно, как в угарной бане. Да и на воле, видимо, не лучше. Вон на кочках сидят степные орлы. Растопырив крылья, разинув клювы, они тяжело дышат, иногда оглядываясь, будто просят пощады.

— Сюда, и — стоп! — наконец сказал Иван Евдокимович шоферу, показывая рукой на возвышенность, поросшую травой перекати-поле. А когда машина остановилась, он обратился к Акиму Мореву: — Вы повремените. Я разыщу его…

За бугром, в низине, на огромной площади раскинулся лесопитомник, а при въезде в него рядом с бугром — ворота, неподалеку от ворот — домик, разукрашенный разными красками, похожий на сказочный теремок.

Оказывается, здесь расположился лесопитомник, и ведал им Дмитрий Чуркин.

Ему уже под шестьдесят, но на ногу он легкий, быстрый: чуть что, сейчас же вскочит и побежит. Лицо заросло густой бородой так, что видны только нос и глаза, поэтому при первой встрече с ним кажется, что к вам подступает одна борода, седоватая, в завитках.

Иван Евдокимович вышел из машины. Разглядев в низине среди женщин, работающих на грядках, Дмитрия Чуркина, помахал ему рукой. Тот кинулся навстречу, напоминая в беге зайца, несущегося в гору.

— Задохнется ведь: чего горячку порет, — проговорил академик.

Но Дмитрий Чуркин, даже не передохнув, сказал:

— Здравствуйте, Иван Евдокимович!

— Здравствуйте, Дмитрий Савельевич, — ответил академик, подавая руку, и опять ему показалось, что перед ним только курчавая борода. — Как дела? — спросил он, отрывая взгляд от бороды Дмитрия Чуркина и вглядываясь в его голубые, удивительно чистые и молодые глаза.

— Шуруем, аж пыль столбом, — ответил Чуркин. — Молодцы колхозницы: старательные попались.

У Жука все старательные.

— Ясно. Только сам-то он больно прижимистый.

— Что так?

— Сначала за рабочие руки заломил три процента лесочка со всего питомника, потом пять, а теперь уже — девять. Все ему в колхоз. Так, глядишь, догонит до ста.

— Пускай гонит: земли у него в колхозе много, а нам где ни высаживать — все равно высаживать.

Иннокентий Жук, услышав жалобу Дмитрия Чуркина, зажмурился было, но при словах академика встряхнулся. А Дмитрий Чуркин посмотрел на питомник. Борода его вдруг зашевелилась — признак: владелец улыбнулся. Затем воскликнул, показывая на грядки с молодыми деревцами:

— Была пустая земля, а человек прикоснулся и красоту создал. Вот он кто такой — человек! Не зверь, а существо разумное. Пустыню надо облагородить — так говорит нам государство. Извольте, облагородим, только под локоть поддержите нас.

— Как у вас приживаются деревца?

— Все виды корешками, как когтями, вцепились в матушку-землю, Иван Евдокимович, — живо ответил Дмитрий Чуркин. — Но татарский клен ухватистей.

— Ухватистей? Что такое — ухватистей? Ухват… Ухватистей… Значит, ловко хватается за землю? — спросил Иван Евдокимович. — Почему ухватистей татарский клен? А дуб?

— Дуб, он гневный: то не хочу, другое не хочу. Солнца много — не хочу: повяну. Мороз — не хочу. А татарский клен — давай все это мне, только подкармливай водичкой.

— Ну, а сосну вы к чему высадили?