Волга-матушка река. Книга 2. Раздумье

Верно, и ночь-то оказалась короткой: с бала они вернулись на заре, а с Иннокентием Жуком еще накануне договорились, что выедут на Черные земли в шесть утра. Да если бы ночь была и длиннее, все равно он не сомкнул бы глаз; в эти часы все иные заботы отодвинулись от него, и он видел перед собой только Елену.

Вон она в вихревой пляске. Что это такое? Озорство? Удаль? Или избыток радости? Разве она не видела за столом его, Акима Морева?

Уже давным-давно прогорланили петухи на селе. Бык Илюшка протрубил зорю, и шаловливые лучи солнца заиграли на медной конфорке подтопка, а Аким Морев так и не прикрыл глаз. Порою дурные мысли приходили ему в голову. Например: можно уехать из области. Когда-то, еще в юные годы, им овладела малярия. Что ни делали врачи, болезнь не покидала его. Один старый доктор предложил переменить климат. Аким переехал на работу в другое место… и болезнь оставила его. Ведь и тоска по Елене — тоже какая-то болезнь. Переехать, чтобы забыть. А область? А положение в городе, особенно в деревне? А хвастовство твое: ты-де сын народа?

«Ну, незаменимых людей нет, — ссылался он на ходячую фразу. — Да ведь в конце концов я тоже человек, а о моем душевном состоянии никто не заботится. Заболей я, и забьют тревогу. Но теперь я тоже болен, только душевно. И потому надо уехать. Совсем. — Но тут же возникала другая, более здравая мысль: — Значит, на твое место приедет другой человек или, допустим, за руководство областью возьмется тот же Николай Степанович Кораблев. Значит, новому надо начинать сначала, познавать людей: кто на что способен, кто и в какую сторону глядит; изучить экономику области, настроение народа, особенно колхозников. И на какое-то время, глядишь, снова восторжествует Сухожилин, из щелей повылезут гаранины. Но ведь я и на новом месте не буду бездельничать. А время? Ты уже многое узнал в деревне и хочешь эти знания унести с собой. Пусть разбирается новый. А пока он разберется… Нет, нет».

Он прикрыл глаза: в комнату вошел Иван Евдокимович, наконец-то как-то по-своему понявший все, что произошло между Акимом Моревым и Еленой.

Войдя, академик пристально посмотрел на будто спящего гостя, сокрушенно покачал головой, скрылся за дверью и что-то там зашептал Анне.

Вскоре в цветном халате, полы которого так и расходились, появилась Анна. Она тоже сокрушенно покачала головой, и Аким Морев сквозь сощуренные глаза увидел, как все ее лицо, румяное и возбужденное, передернулось.

«Сочувствует, но не сожалеет! Рада: нашелся хороший жених для сестры», — подумал он и приподнялся.

— Я не разбудила вас? — поспешно спросила Анна.

— Славно поспал. Крепко как убитый. Так ведь говорят: крепко как убитый? — И, проговорив «убитый», он почувствовал, что не сможет перед друзьями обнажить свою боль, а если сделает это, то выйдет очень глупо. «Ох, и на кой черт на земле существует любовь!»

— Намотались… И гульбище это и дорога. А тут еще Елена, — намеренно упомянула она про сестру, но тот подчеркнуто спокойно ответил:

— Да. Утомительная была дорога. Что и говорить.

— Не зашла почему-то к нам… Озорует, что ль? — упорно продолжала Анна.

— Молодожены: хочется побыть одним. Хорошая пара. Ох, хорошая! Рад я, Анна Петровна. Иннокентий Савельевич еще не пришел? Да и шофера надо разбудить. Пора трогаться. Одеваться буду, — произнес Аким Морев, давая понять, что Анне нужно уйти. Одеваясь, он думал: «Ничего. Проживу один. Что же делать? Не повезло жениху: паспорт с собой прихватил, шелковую рубашку, поскакал к невесте, а невеста ушла к другому… — И ему ярко представилось, как руки Елены обвивают шею Ермолаева, как ее губы тянутся к его губам. — За что на меня свалилось такое? И сказать мне об этом некому. Скажешь — покручинятся, а другие заговорят о собственных нуждах, от меня же требуя помощи. Мне нельзя споткнуться». И он, натянуто улыбаясь, стараясь казаться веселым, прокричал:

— Академик! Тронемся на Черные земли или так и не решено?

Иван Евдокимович появился на пороге и, делая вид, что сегодня тут впервые и будто только что поднялся с постели, протирая глаза, сказал:

— Опасно. Сами видели, какая она у меня: вот-вот и третье существо на свет явится. — Академик не мог предполагать, что именно эти слова больно ударят Акима Морева, а они-таки ударили:

«У них появится третье существо… а скоро появится и у тех… Возможно, мы потом встретимся, но как далекие знакомые… Словом даже не перекинемся», — подумал он и произнес:

— Нога болит. Где-то застудил ее. Помню, отец говорил: «Человек после пятидесяти лет все одно, что хата: тронь — гнилушки посыплются. И климат будто тот же, а ему холоднее». Климат, климат, — пробормотал Аким Морев и поднялся с дивана, сильный, широкоплечий и злой. — Вот и из меня гнилушки посыпались: нога-то болит.

— Ну, до гнилушек вам еще прыгать да прыгать, — понимая, о каких гнилушках говорит гость, промолвил академик, но ничем существенным утешить его не смог, а только сказал: — Не горюйте. Есть такая поговорка: «И это пройдет». Горе — пройдет, радость — пройдет.

— Хорошая поговорка… для других. Где бы умыться-то мне?