Волгины

Когда все стихло, Таня услышала толчки Сашиного сердца.

Мелентьев разнял руки, сказал:

— Ну вот… пронесло. Можно вставать. Вот так все время — день и ночь. Налет за налетом. Все исковырял, проклятый…

Они поднялись. Таня вытерла рукавом пыль с лица и чуть не прыснула от смеха: щеки, нос, плечи Мелентьева были обсыпаны землей.

— Вытритесь, товарищ лейтенант, — сказала она, — Вот тут…

И сама бережно провела рукавом по его лицу.

Они прошли молча еще десять шагов.

— Теперь идите налево. Вот тут, в лесочке… — сказал Мелентьев.

— Так я вас прошу, товарищ лейтенант, передать товарищу комиссару и капитану мою просьбу, — напомнила Таня.

— Хорошо. Я передам, — сказал Мелентьев и на секунду задержал ее руку.

А может быть, Тане это только показалось? Она вырвала ее и побежала по дну лощины к лесочку. Когда она обернулась, Мелентьева уже не было: он исчез в ходе сообщения. Тане стало так грустно, что она остановилась, вздохнула, готовая заплакать. Затянутое курчавым дымом, словно одетое в рыжую овчину, небо показалось очень мрачным. Она представила худое, измученное лицо Мелентьева, его голубые воспаленные глаза, поставила рядом с ним брата Алешу и тут же дала себе слово, что никакая сила теперь не помешает ей перейти из медсанбата в батальон Гармаша…

Часть пятая

1

После выхода из госпиталя Виктор Волгин снова вернулся в полк и большую часть времени проводил в полетах. Полк часто менял дислокацию, располагаясь в ближних тылах оборонительных рубежей, на самых ответственных участках. Звено Виктора вылетало на задания по пяти-семи раз в день.

После удачных боев в первой половине августа, в которых Виктор сбил шесть вражеских машин, он уже не был тем слепо повинующимся случаю, хотя и хорошо обученным летчиком, каким был в начале войны. Часто неожиданные обстоятельства меняли ход боя, и надо было применять новые маневры, идти на хитрость, обманывать противника, изучать его сильные и слабые стороны.

Во втором же бою он проделал несколько таких, впервые найденных удачных приемов. С каждым новым вылетом он приобретал их все больше. Это были не только уставные, но и его, Виктора Волгина, собственные приемы и маневры.

И внешне он изменился. Если бы мать увидела его теперь, то сказала бы, что ее Витенька совсем «огрубел». Он возмужал, вытянулся, как стебель. Пилотку сдвигал на самый висок, как-то особенно щурил глаза, говорил баском. Мягкая улыбка все реже трогала его все еще пухловатые губы. Изменилась и походка: ходил он теперь, чуть сутулясь, точно неся какую-то тяжесть. Казалось, он всегда видел впереди враждебную цель и шел к ней, упрямо нагнув голову.

На закате солнца Виктор обычно садился на аэродром, расположенный где-нибудь у лесной опушки или на пустыре за городом, и с трудом вылезал из кабины. Механик Вася Базовой, коренастый, невозмутимо спокойный, деловито осматривал машину, подсчитывал на ее запыленном, точно прокопченном корпусе свежие пулевые пробоины и рубцы, а Виктор, горбясь и чуть пошатываясь, шел докладывать о выполнении задания. Если он летел со всем звеном, то начинались шумные разговоры, как после охоты. Не обходилось без хвастовства и злых шуток. Но бывало и так, что кого-нибудь после посадки вытаскивали из залитой кровью кабины, и тогда на аэродроме становилось тихо и тревожно.

Раненого увозили в тыл. Виктор на прощанье пожимал холодеющую руку товарища или целовал в вялые губы, и сладковатый запах крови, смешанный с запахом пропитанного маслом комбинезона, будил в нем тоскливое чувство.

Наступала ночь. Виктор наскоро съедал походный фронтовой ужин и засыпал недалеко от самолета в землянке. Он погружался в сон сразу. Измученное тело его ныло, пальцы и во сне нащупывали гашетку пулемета, в ушах стоял тягучий гул и звон.

Занималась ранняя летняя заря. Виктора будили сирена и резкое завывание прогреваемых моторов. Он вскакивал и принимался за работу. До восхода солнца надо было подготовиться к новому боевому полету.

Косые лучи солнца словно простреливали аэродром насквозь, и новый день войны начинался. Самолеты с сердитым жужжанием уносились в чистое, посвежевшее за ночь небо. Где-то уже гремели орудия и дрожала земля, где-то в вышине, над передним краем, злобно, словно кто-то рвал туго натянутые струны, гудели моторы, глухо бухали орудия и тарахтели пулеметные очереди — там уже завязывался воздушный бой. И снова, как и вчера, Виктор торопливо пристегивал парашют, залезал в кабину и взлетал в сияющее небо.