Волгины

Наступила неловкая пауза.

— Вы все время жили здесь? Во время оккупации? — осторожно спросил Павел Взгляд его стал острым, отчужденным…

— Да, я оставался здесь… Все время…

Иосиф Лукич заметил, как сразу потемнело лицо Павла, и, еще больше смутившись, добавил:

— Вы не сомневайтесь Я не предлагал оккупантам своих услуг. Немцы даже не подозревали, что я живу в совхозе, на пятом отделении. Вы можете справиться у ваших же людей… Люди скажут.

Иосиф Лукич поднял на Павла ясный прямой взгляд. И от этого взгляда Павлу стало неловко.

— Оставим это… — сказал он. — Кто еще оставался здесь?

Иосиф Лукич назвал двух управляющих отделениями, одного агронома, еще нескольких трактористов и их семьи, ранее эвакуированных из других совхозов.

— Петренко здесь?

— Здесь. Три дня, как приехал. Скрывался где-то в Тихорецком районе. И Дарья Корсунская тоже на отделении. Звеньевая — помните?

— Как же! Помню. Теперь это будет наша опора. Верно ведь? — спросил Павел и задумался.

Да, на этих людей он может теперь опереться. Они не изменили совхозу, остались верными, несмотря ни на какие трудности.

— Конечно, очень неприятно, что не удалось уйти, — как бы оправдываясь, продолжал старший агроном. — Немцы прорвались внезапно. С нами были женщины, дети… Ничего нельзя было поделать.

Павел поспешил вставить:

— Я вас не обвиняю. Всем эвакуироваться было невозможно.

— Кстати, мы тут не сидели без дела, — потирая пухловатые руки, заявил Иосиф Лукич, — Сумели припрятать вагон семенного зерна. Из-под самого носа у оккупационных властей утащили. Две ночи работали… Подобрали надежных людей. Полностью засыпали амбар пятого отделения. Люди работали, рискуя жизнью. Так верили все в скорый приход Красной Армии и в то, что в этом году придется сеять. Луценко, агронома, помните? Маленький такой, невзрачный… Он непосредственно руководил операцией. А работали почти только женщины. И эта Дарья Тимофеевна была их вожаком.

Павел сосредоточенно слушал. Он хорошо знал агронома отделения Луценко, совсем юного, робкого на вид, закончившего перед самой войной сельскохозяйственный институт, знал многих женщин-работниц, голосистых, дерзких в разговорах с совхозным начальством, «не лезущих в карман за словом». Он представил их себе подавленных бесправием оккупации, без всякой защиты и средств, оставшихся с детьми, голодных и в то же время с риском для жизни спасающих зерно, и горделивое чувство за своих людей заглушило горечь и сожаление о понесенных утратах.

Новости одну удивительнее другой узнавал Павел. Он нетерпеливо спрашивал, а Иосиф Лукич едва успевал отвечать.

— А главный инженер где? Наш нерешительный и очень осторожный Владимир Александрович? — спросил Павел.

— О нем ничего не слышно. Все еще где-нибудь в эвакуации. Сейчас у нас новый. Фронтовик. Недавно приехал прямо из госпиталя. Как будто дельный специалист, хотя из молодых.

— А партийное руководство?

— Новое тоже. Из фронтовиков. Парторг сейчас на отделении.

Павел и Иосиф Лукич перебрали всех людей совхоза. Из прежних работников мало кто остался: одни были в эвакуации, другие в армии, третьих и след потерялся. Собирать рабочих и специалистов, создавать машинную базу надо было сызнова.

Иосиф Лукич, заметив горькую складку у губ директора, морщинистые мешочки вокруг покрасневших от бессонных ночей глаз, спохватился:

— Павел Прохорович! Да что же это я заговорил вас. Надо вам передохнуть с дороги. А о делах завтра потолкуем. Временный директор уехал в область, вернется утром. Через денек и начнете принимать дела.

— Какой он? Временный директор? — спросил Павел.

Иосиф Лукич ответил уклончиво:

— Познакомитесь сами. Из заместителей он по хозяйственной части. Не специалист.

Иосиф Лукич назвал незнакомую фамилию. Павел подошел к окну, резким толчком распахнул форточку. В кабинет хлынула свежая струя сырого весеннего воздуха.

Павел глубоко вздохнул, отчего грудь его стала как будто шире, обернувшись к Иосифу Лукичу, сказал:

— Так что же, Иосиф Лукич… Будем приниматься за дело? Я думаю, уезжать отсюда теперь не придется?

— Уверен в этом. После Сталинграда Гитлеру вряд ли захочется наступать. Времена теперь другие, Павел Прохорович, — ответил Иосиф Лукич.

— Да, времена другие, — согласился Павел.

2

Уже на другой день Павел Волгин, несмотря на трудные, непросохшие дороги, объезжал поля. На пятое, самое урожайное до войны, отделение он приехал под вечер. Солнце уже заходило. Крепко подмораживало, и стоявшие во впадинах лужи снеговой воды покрылись тонким и хрупким, как стекло, ледком.

Небо на западе было охвачено красным полымем. Поднявшийся над степью туман зарумянился, а в балках стал лиловым. Такой глубокий и торжественный покой обнимал степь, что стук лошадиных подков о подмерзшие комья земли и звон ломаемого ледка отзывались под вечерним ясносиним небом, как под гулким высоким сводом.

Когда вдали завиднелись домики отделенческой усадьбы, сердце Павла забилось сильнее. Это было самое любимое его отделение, стоившее ему немалых волнений и трудов. Как встретят его теперь? Какое стал управляющий Егор Михайлович Петренко?