Воля небес

– Господи, – вскинув руки, взмолился Басарга, – ну почему достойными власти себя всегда считают изменники и уроды?! Почему люди честные от нее отрекаются?! Ты покаялся в грехах своих, отче. Ты узрел чудо. Ты веришь!!! Так скажи об этом! Поднимись на кафедру, произнеси проповедь, открой прихожанам глаза! Почему ты думаешь, что у других смертных вера другая? Может статься, в прочих священниках ее еще меньше!

– Вот поэтому и не могу, – положил руку ему на плечо Филипп. – Нет во мне того огня, что сжигает душу твою, боярин. Ты умеешь гореть любовью. Умеешь гореть ненавистью. Даже сейчас в глазах твоих пламень. Я же холоден, ровно циркуль. Только теперь я начинаю понимать, что это не достоинство, а кара. Пусть всегда будет с тобой милость Господа нашего Иисуса Христа. Неси свой огонь далее. Меня же оставь там, где мне самое место. Положимся на волю Божью. Мир переменчив. Коли Господь меня простит, то мы сие узнаем.

* * *

Путь от Твери до столицы был долог и труден. Затяжная оттепель залила Русь дождями, размывая сугробы и дороги, превращая твердый накатанный тракт в жидкое месиво. Всяк разумный человек сидел бы в такую погоду у теплой печи, пил мед, играл в кости, смеялся бы над лубками, дожидаясь заморозков али тепла – лишь бы дорога встала. Однако же подьячий такой роскоши позволить себе не мог. Он помнил, что распутица в любой день может обернуться ранним ледоходом. К половодью же, кровь из носа, ему нужно похвастаться перед Иоанном настоящим, без обмана, морским ратным кораблем.

Целая неделя чавкающего пути внезапно завершилась тем, что уже перед самой Москвой землю прихватило морозцем, обещая подьячему отсрочку, а лошадям – хоть один день без мук.

Хорошо хоть, на московском подворье царил полный порядок: дом чист и протоплен, закрома полные, на дворе свежая груда сена – явно сегодня привезли, не промокло. Все это боярина не удивило. Раз царский двор в Кремле – стало быть, и Мирослава в Москве. А она дом подьячего Леонтьева уже давно считает своим.

Тришка-Платошка, затопив баню, занялся уборкой сена под навес; датчанин, пока день не кончился, отправился по причалам. Басарга же, поднявшись к себе, занялся привычным делом: составлением отчета для казенного приказа, расписками для получения прогонных, кормовых и жалованья…

Запах полыни заставил его резко обернуться.

– Ну вот, застукал, – рассмеялась Мирослава. – Напугать не удалось.

Она подошла, обняла его сзади, прижалась щекой к щеке:

– Я как чувствовала, что ты уже здесь. Полагала Горюшку послать, дабы наняла кого сено прибрать. Но вдруг передумала, самой захотелось.

– Царица не спохватится?

– Ее сегодня вдруг на благочестие потянуло. Пост себе назначила, молится. А еще вчера, кто бы поверил, медведя требовала! Это все из-за тебя, окаянный! – толкнула княжна плечом подьячего. – Ты ее подзудил с медведем бороться. Она аж загорелась вся. Себе броню по размеру заказала, ждет, пока скуют. Зверя дикого от загонщиков хочет. И кто тебя за язык тянул?

– День такой случился, – попытался оправдаться Басарга. – Все лишнего наболтали.

– Ты токмо царю ее не выдай! – спохватилась кравчая. – Не то нам всем головы поснимают, что отговорить не смогли! А ее остановишь, как же… Дикарка!

– А что заговор?

– Иоанн, как известие пришло, Владимира Старицкого вызвал и в Нижний Новгород послал, войско для похода собирать. Но супротив кого, не сказал. Видать, еще не придумал. Государь хитер. Зачинщика выдернул, без него бояре новгородские бунт не начнут. И Старицкий без бояр и литовцев, как волк без клыков. А пока суд да дело, Гришка Бельский сыск ведет и ниточки все раскручивает.

– Это который Малюта? Он мне особо умным не показался.

– Зато старательный, – обняла Басаргу за шею княжна. – Я видела, у бани из трубы дым валит. Небось уже горячая. Тебе спинку потереть?

Две недели подьячий Леонтьев наслаждался покоем. Хотя, конечно, порою тревожился из-за царского поручения. Карст Роде, истоптав все ноги до крови, ни одного подходящего для морских схваток судна так и не нашел – ни вблизи от столицы, ни далеко, добравшись до Волги и до Оки. А отвечать за неудачу кому? Не пленнику, конечно же, а ему, слуге государеву.

Наконец, в один из вечеров датчанин, постоянно морщась и прихрамывая, сообщил:

– Подобрал я одну посудину в Коломне. Хвалить ее не за что, но ничего лучше вовсе нет.

Выбор морехода, как ни странно, пал на новгородский шитик: огромную плоскодонку в полсотни шагов в длину и двадцати в ширину, более всего напоминающую баржу с мачтами. Прозвище свое эти простенькие суда получили за то, что их на скорую руку сшивали из досок ремнями или прутьями, когда вдруг требовалось доставить куда-то много товара. Обходились они недорого, прочностью особой не отличались, больше одного сезона ходили редко. Зачастую, добравшись до места, купцы просто разбирали их на товар – доски ведь, известное дело, тоже денег стоят.