Воля небес

Нового разбирательства ждали и сами опричники – однако дозоров для окружения города Иоанн не посылал, никого не ругал, к наказанию чужеземцев не призывал. Благословение игумена Корнилия принял с благодарностью, после чего вместе с ним и малой свитой царь отправился к Троицкому собору, на литургию. Там он и остался на три дня в гостях у местного юродивого Николая Салоса, проводя время в беседах и молитвах.

Утром четвертого дня опричники, по приказу государя, снялись с лагеря и двинулись из слободы, в которой отдыхали все это время, в сторону Москвы. Царь, молчаливый, с понурой головой, нагнал обоз вскоре после полудня, обошел по обочине и занял место впереди.

В столицу опричный двор вернулся в начале марта. Здесь и завершилась окончательно история новгородской измены: узнав о ее разгроме, посольство Сигизмунда Августа признало поражение в войне и подписало перемирный договор, согласившись на присоединение к России Полоцка, Ситно, Езерища, Усвят и еще нескольких крепостей. Из трехсот отловленных новгородцами изменников Иоанн помиловал и отпустил почти две сотни[24]. Во искупление грехов, вынужденно совершенных в Новгороде при разгроме заговорщиков, Иоанн Васильевич повелел построить в Москве две церкви, в каковые надлежало поместить православные святыни – иконы, кресты, священные книги, изъятые у предателей, преступивших данную своему повелителю клятву.

Призванные из своих поместий бояре распускались по домам, и Басарга с побратимами наконец-то смог отправиться на ставшую уже совсем родной полноводную Вагу.

* * *

Стараниями государя побратимы за зиму нагулялись вдосталь, а потому домой ехали без спешки, каждые три перехода задерживаясь на пару дней в постоялых дворах отдохнуть да выпить. Однако же хорошо отдыхавшие кони шли ходко, и во время переходов по звенящим зимникам одолевали за день по полста верст, а то и более. Посему, несмотря на леность, до Ваги бояре добрались уже к началу апреля.

Усадьба подьячего издалека дала о себе знать частой стрельбой.

Впрочем, побратимов эти звуки ничуть не встревожили – догадывались они, кто порох жжет, не жалеючи. И, понятно, оказались правы: мальчики из сиротского приюта, подобно белкам, скачущие по вантам «Веселой невесты», палили с высоты из пистолетов и коротких пищалей по расставленным на удалении в две сотни саженей снежным бабам.

– А ну, кривоглазые, нешто кулебяки никто сегодня не хочет?! – Веселый голос датчанина Карста Роде было невозможно перепутать ни с одним другим. – Холопы лучше вас стреляют, дармоеды! Кто ни разу не попадет, одну репу сегодня на ужин жрать будет, попомните мое слово! Федька, не мухлюй, я все вижу! Тимоха, у тебя что, руки в длину разные? Третий раз на сажень влево садишь! Коли глаз кривой, так ты им тогда правее наводи! Рыжик, упражнение два делай, не то не зачту!

Мальчишка лет двенадцати, остановившись на вантах на высоте второй реи с тяжелой полупищалью в руках, пропустил ногу меж петель веревочной лестницы, вцепился в оружие двумя руками, неожиданно откинулся вниз головой – шапка свалилась с его головы, покатилась вниз по вантам, подпрыгивая со ступени на ступеньку. В солнечных лучах засветились рыжие кудряшки. Из такого неудобного положения паренек приладил полупищаль к плечу. Грохнул выстрел, одна из снежных баб вздрогнула и покосилась набок.

– Рыжик сегодня с кулебякой! – громогласно объявил Роде. – Можешь прыгать и на санки!

– Дозволь еще стрельнуть, адмирал! – извернувшись, вернулся в нормальное положение паренек.

– Ты на брюхо свое посмотри, Рыжик! Два пирога в него не влезут!

– А я про запас возьму! – весело парировал мальчишка.

– Коли так, слазь и заряжай!

– Интересно, моего он уже учит или еще рано? – задумчиво произнес Илья Булданин, натягивая поводья.

– А мне интересно, шею кто-нибудь уже свернул али еще нет? – мрачно вопросил боярин Заболоцкий.

Басарга не ответил. Его куда больше заинтересовали зрители сего безумного урока. Возле коновязи перед воротами усадьбы стояли несколько женщин. И среди них – Матрена и Мирослава, бок о бок, одна в просторном кафтане, другая в облегающей черкеске, но обе в цветастых платках.

Рыжик поднялся к макушке мачты, перебежал на соседнюю, за что-то уцепился, скользнул вниз, перехватил веревку, толкнулся, пронесся над камышами возле борта и спрыгнул на высокий берег.

Одна из баб возле коновязи торопливо перекрестилась.

А вместо мальчишки по веревочной лестнице стал карабкаться другой паренек.

– Ярослав, левая баба твоя! – крикнул датчанин.

От этих слов мальчишка неожиданно провалился меж ступеней, откинулся…

Матрена охнула и неожиданно вцепилась обеими руками Мирославе в локоть. Хотя, насколько помнил подьячий, Ярослав был сыном именно Шуйской. Может быть, поэтому княжна и не заметила вольности простолюдинки.