Воля небес

– Иная просьба у меня, хозяин, – опять понизил голос датчанин. – Так вышло, что в имении твоем, в деревне Стеховской у девицы Светлой дитятка о прошлой весне родилась. Мне тут в голову пришло, что приданое ей зело пригодится. С хорошим приданым ее замуж и с дитем охотно возьмут. Я велел в трюм «Веселой невесты» погрузить кое-что. Сундуков несколько с добром всяким. Отрезами, посудой, платьями. Ну, в общем, чего на глаза попалось. Передашь? – И он торопливо добавил: – Твоя доля добычи, мой господин, тоже там положена. И на корабль, и на холопов. Иное добро у вас втрое-впятеро супротив здешнего стоит. Так лучше кружева да бархат натурой довезти, нежели тут продавать, а там покупать обратно!

– Ты хочешь отправить шитик на Русь? – удивился подьячий.

– Ну, не на телегах же я тебя через моря в такую даль отправлю! – развел руками Роде. – Опять же, в битве грядущей капитан Тимофей, языка не зная, не столько помогать, сколько мешать станет. А так от его умения польза выйдет…

Датчанин поднялся и сухо добавил:

– Я уже распорядился отнести тебя на борт. Сегодня же и отплываете.

Через два часа низкобортная «Веселая невеста» вышла из порта Ренне в море и повернула на север, сопровождаемая полным бортовым салютом всей стоящей на рейде эскадры отчаянного морехода Карста Роде.

* * *

Погибнуть в великом морском сражении первому русскому адмиралу не довелось. Судьба ехидно посмеялась и над ним, и над его врагами. Польскую эскадру, пришедшую воевать против русского адмирала, датчане заманили в бухту Копенгагена и конфисковали, не позволив сделать по врагу ни единого выстрела. А в октябре тысяча пятьсот семидесятого года в том же Копенгагене был арестован и сам Роде – его взяли на берегу, в таверне, после чего и царский флот попал в датскую казну.

Итак, в июне семидесятого года русский адмирал Карст Роде вышел в Варяжское море на одном лишь протекающем шитике, к середине июля он уже полностью перекрыл это море для навигации враждебных держав, доведя в итоге свою эскадру до семнадцати вымпелов, а в октябре все того же семидесятого года оказался в тюрьме, ожидая виселицы. Во всяком случае, именно виселицы требовала ему собравшаяся в декабре в Померании конференция морских держав: Швеции, Франции, Польши, Дании, Саксонии, города Любека, Гданьска, Бремена и еще нескольких ганзейских городов…

Большая война

– Долгонько ждать тебя пришлось, подьячий Басарга Леонтьев, – укоризненно покачал головой государь Иоанн Васильевич, глядя на слугу с высоты своего трона. – Помнится, еще летом грамота тебе отослана была, а ныне уж Рождество на носу. Ты же токмо сейчас заявился. Чем оправдываться станешь?

Несмотря на то что двор царский ныне пребывал в Александровской слободе, Иоанн был одет в крытый шелком, стеганый халат с бархатным воротом и краем подола, а голову его прикрывала такая же бархатная с атласным краем тафья. Несколько молодых слуг, стоящих по сторонам от трона, тоже одеты были хорошо: цветные сапоги и шаровары, ферязи и кафтаны с вышивкой, пояса наборные. Сиречь – никаких ряс и скуфий, крестов и икон. Службу в здешнем соборе, как слышал Басарга, «игумен всея Руси» тоже уже давненько не вел. Похоже было, что остыл правитель к своему монастырю, наигрался.

Впрочем, после того как церковный собор буквально загрыз достойного, но худородного митрополита, а виновного в смерти святителя архиепископа царь самолично обвенчал с пегой кобылой, после чего сослал куда-то на окраину – остыть к схиме было совсем не удивительно. После всего пережитого Иоанн заметно осунулся и пополнел. Причем полнота была не веселая и притягательная, как в Матрене, а тяжелая, нездоровая.

– Чего молчишь?

– Прости, государь, – склонил голову боярин Леонтьев. – В схватке морской ранен был, болел тяжко. В поместье везли, почитай, месяц. Там о приказе твоем и узнал. Но пока исцелился, распутица настала. Токмо после нее в седло подняться и смог. Посему и припозднился.

– Ну да, как же, помню, – нахмурился Иоанн. – Брат мой король польский и литовский Сигизмунд Август письмо в августе прислал, в коем попрекал сильно, что войну не по правилам веду, урон большой честным купцам причиняю и по морю Варяжскому плавать вовсе невозможно стало. Стыдно мне за то быть должно, позорно, а корсаров своих я, мол, обязан отозвать.

– Но ведь ты сам сей приказ отдавал, государь! – вскинул голову Басарга. – Жечь, разить и захватывать!

– Да, я, – согласился Иоанн. – Так ведь я тебя не ругаю, а хвалю, нешто ты не понял? Коли король мне письма такие присылает, стало быть, припек ты его крепко. За то награду получишь особую… – Царь опять нахмурился.

– Государь? – встревожился Басарга.

– Кости мне чего-то ломит, мочи нет, – поднял голову царь. – Когда в бане попарюсь, так чуток отпускает. Но порою опять подступает… Поститься надобно чаще. В пост вроде как легче.

– Но, государь… Может статься, чудотворные мощи Варфоломея Важского? – осторожно намекнул подьячий. – Многих исцелили!

– Была у меня сия надежда, – неожиданно повысил голос Иоанн. – Да слуга самый верный пропал куда-то! Да так, что не сыскать!