Волхитка

Прикинувшись хворым, не способным поднять ничего, тяжелее ложки, Матёрый частенько прогуливался по двору. Давил косяка на высокий забор с густым заржавленным «репейником» – проволока натянута в несколько рядов, перескочить невозможно. А перелететь?.. Отчаянные головы вертолёты мастерят из бензопил: пропеллер присобачат – и сделают дяденьке ручкою в воздухе.

Так он мечтал. Бессонница томила. Валялся на плацкарте и вздыхал.

Над постелью каждого висит табличка: кто такой, какие сроки. Поперёк его таблички давно полосонули красную черту: «Внимание! Склонен к побегу!»

Однажды летом во внеурочный выходной – народу много было, потешались – над кроватью Матёрого рядом с табличкой появился плакат:

НА СВЕТЕ СЧАСТЬЯ НЕТ,

НО ЕСТЬ ПОКОЙ И ВОЛЯ!

У пожилого старшины Дуболомчика, остановившегося около свежей вывески, аж скулу на сторону свело: верх наглости.

– К-хто написал? – и смотрит на Матёрого.

– Гражданин начальник! Это не я! Это – Пушкин!

– Где он, так-сяк! Позвать сюда!

– Он помер, гражданин начальник. Застрелили, сволочи!

– Ты мне башку не морочь! Зови сюда! Живо! В красном уголку полно работы! – крикнул служивый, имея в виду однофамильца Фоку Пушкина. – А это г… гадость эту убрать! Я покажу вам волю! С жиру беситесь?! Балдеете, скоты?! Не жизнь у вас, а домино! Распоясались – дальше некуда!..

Домино – это пилёный сахар, выражаясь тутошним кудрявым языком. Да, бывала сладкая пора: выпадали некалендарные воскресные деньки. Летом, как по заказу, пожары начинаются в тайге, туман пластается на болотах и над рекой – не разгребешь граблями и лопатами. По нескольку суток никого не выпускают за ворота. Лагерь опоясывают живым кольцом усиленной охраны – солдаты, овчарки. И неспроста хлопочут. Знают, что к чему. Именно в дым-туман, когда в четырех шагах ни зги не видно, у слабонервных тормоза отказывают и – понеслась под гору тройка вороных!.. Да только не уедешь далеко. Стахей – не сразу стал Матёрым, был и щенком – тоже пытал судьбу в подобной заварухе. Ему тогда, прижатому к скале, пришлось принять на грудь и заломать в железных лапах сторожевую, на человечье горло тренированную тварь, задравшую на своём веку не одного любителя весёлой воли. Отчаянные потуги дурного беглеца в то лето кончились тем, что Стахей заблудился неподалеку от лагеря и с ходу лбом шарахнулся в железные ворота: здравствуйте, я ваша тетя!..

– На ловца и зверь бежит, – подытожил тогда краснопёрый начальник, усмехаясь в лицо неудачнику и сбивая пылинку с погона, точно подготавливая место для новой звёздочки – за поимку особо опасного.

С годами он понял: не только что в дыму-тумане скрываться не резон; летом вообще охрана стоит на стрёме больше, чем зимою – психологический настрой на «перелётных пташек», по теплу сбивающихся в стаи. А на зиму глядя – только самый круглый идиот на свободу позарится. Так рассуждали и те, кто с ружьём, и те, кто под ружьями ходит.

Здешние зимы знамениты лютостью: вдохнёшь открытым ртом – пятки простудишь. Бывало, с вечера оставят на морозе топоры – забудут или специально, чтобы завтра сачкануть. Утром возьми топор и со всего плеча рубани по листвяку – стальное лезвие зазвенит, как стеклышко, и разлетится… И точно так же полотно промороженной бензопилы. Да это что, это – мелочь. Крупные крюки подъёмников, толщиною в локоть, рассчитанные на многотонную ношу, легко ломались, обнажая свинцово-сахаристое студёное нутро. Тяговый канат хрустел сухою камышиной и ломался. Лебёдки на трелевочниках, стрелы, зажимные коники – всё летело к чёрту на таком морозе!.. Не выдерживал металл! А человек выдерживал. Руками работали и в такой колотун, но, в общем-то, поневоле приходилось вновь «пионерский лагерь отдыха» устраивать.

– Тэхнику надо бэречь! Прямо скажем: як бабу! – воспитывал старшина Дуболомчик в бараке, то поднимая палец к потолку, то почёсывая обмороженный нос. – Тэхника дорогая, заморская. Ты к ней с душою – надолго хватит… Ослобонился ты, к примеру, а через годик, смотришь, снова рога замочил. Пришёл, а она уж тебя поджидает, як самая верная баба. И зубья скалить нечего, я дэло говорю…

Да, к зиме, как правило, остывает вольный гул в крови.

Но в правилах есть исключения.

2

Предзимним вечером в тайге, в местечке с «лирическим» названием Решёты, на вышках закрутились прожекторы, полосуя ледяную темноту – побег!..

Лохматыми клубками по следу покатились умные немецкие овчарки и потянули в поводу охранников – потных, яростных, готовых скорее собаки наброситься и растерзать в бега подавшегося сволочного зэка…