Волхитка

В сапогах давно портянки смялись: гвоздит кровавая мозоль; остановиться бы, перемотать, но остервенелая овчарка взяла горячий след и прёт, и прёт, как лошадь: покуда горячо – надо ковать, хоть сдохни!.. Вперед, вперед, вперед!.. Карабин колотит по спине, по заду, точно кто подстегивает: гони, гони, служивый!.. Поймаешь горбача, ну, то бишь, беглеца, так выгорит медаль. А упустишь – сгорбишься от гнева начальника лагеря. Вот и собака, стерва, жилы рвёт, старается, как на медаль… Пролетают, освещённые фонариком, перелески, вырубки, чащобы, укрытые стужёным инеем. Прочный повод руку растянул, кажется, метра на два… и ещё растягивает, сука! Во неутомимая какая!.. Хоть бы ты со следа, что ли, сбилась на минуту – в глазах темно!..

Солдат споткнулся и, раскинув руки, рухнул в гнилом распадке на краю болота. И овчарка дальше рыскала сама – среди мёрзлых кочек, среди жёлтых листьев под берёзами, среди вечнозелёных кустов багульника… Но вскоре неподалёку раздался её громкий предсмертный визг.

«Руками заломал, наверно, гад! Умеет!»

Остановились, переводя дыхание. Беглым огнём из карабинов прочесали темень в деревьях и за болотом. И чуть не ухайдакали Матёрого. Свинцовый «клык» рванул фуфайку на левом предплечье – и в рукаве потеплело от крови, намокло.

«Молодцы, кумовья! – азартно и осатанело скрипнул он зубами. – Дали фору своим сукам! Теперь пойдут по крови – только держись!.. Но вот что странно: эта стерва почему подохла? Десяти шагов не добежала – и конец! Что? Сердце лопнуло? Бывает. Но почему тогда визжала как под ножом?.. Загадочка».

Матёрый скатился береговым каменистым откосом и утопил следы: бежал рекою – ледяной, собачьей: всю дорогу щиколотки «грызла». Скоро натолкнулся на поваленное дерево – мостом лежало над шумной горловиной. На четвереньках и ползком перебрался на другой берег, сбросил бревно, чтоб врагу не досталась эта переправа, и немного повеселел.

За рекою тихо; даже слышно, как сердце под бушлатом бухает – натружено, ровно. Это пока что разминка для сердца; главный бег впереди – на износ, на измор и на разрыв разбухнувшей аорты.

Он голову поднял.

Звёзды снежным светом искрятся в вышине и от земли доносит скорым снегом… «Скорее бы! Неужто подведёт?» – засомневался беглец, глубоким вырезом ноздрей прихватывая воздух и оглядываясь на ходу.

Невероятно, а всё же факт: звериная память Матёрого, нечеловечий инстинкт перед побегом подсказали: «Можно! Рискни! Скоро снег!» И он доверился, рванул. А теперь немного сдрейфил: вдруг ошибся?.. Настигнут! Порвут!..

Солдаты тем временем с ходу взяли реку – нешироким бродом. В сапогах захлюпало.

Собаки отряхнулись впопыхах и закрутились по кустам шиповника, шматками оставляя шерсть на мёрзлых ветках и людей принуждая царапаться, драть одежду, как в колючей проволоке. Настырные, истосковавшиеся по работе, овчарки нашли-таки, «подняли» влажный след, головокружительно пахнущий кровинками. И по новой свистопляска началась: через ельники, сосны, овраги, ручьи, валуны…

Помаленьку светало. Точнее, синело в прогалах меж деревьями и сопками, где медленно взбухало под землею солнце.

Погоня углубилась в дремучую тайгу. Кругом студено, глухо. Деревья тут стояли такими толпами – напрямки не пройдёшь. Но всё же встречались полянки, подсеребрённые инеем…

И опять овчарка слетела с поводка. На этот раз охранник сам пустил: немного оставалось до Матёрого; видна была бегущая фигура на поляне; трещали сучья под ногами зэка…

И опять раздался тот же предсмертный визг…

Фонариком освещая дымящееся горло кобеля, зарезанного под кедром, солдат ожесточённо сплюнул рядом с красной лужей и выругался:

– Ни фига не пойму! Давит он их, как цыплят!

– Матёрый потому что…

– Ерунда! Здесь что-то другое. У обеих собак одинаково перехвачено горло…

– Ладно, некогда! – прикрикнул старший. – Погнали дальше!

Но дальше погоня пошла с пробуксовкой, с прохладцей. Овчарки, обнюхав погибшего пса, почему-то утратили пыл: держали след, но рвать «как на медаль» не хотели больше – свежим волком пахло рядом с сапогами беглеца.

Утром снег посыпался – крупными лохмотьями, на фоне встающего солнца похожими на жёлто-красные рваные листья.

Овчарки, по инерции пропахавши несколько десятков метров, потеряли след и заскулили, волчками вращаясь между кустов и деревьев. Чуткими носами тыча в белый зябкий пух, собаки с потаённой радостью посматривали по сторонам – запах волка пропал.

Потные, усталые солдаты умылись в ручье, раскатали шинельные скатки и оделись: тела, остывающие после бега, пробирал морозец. Покуривая, дождались охромелого радиста, и вышли на связь.

– Стахей сам себя амнистировал, – понуро доложили. – Тут снегу по колено. Он ушёл.

– Снег?! – хрипло горланил в наушниках разъярённый начальник лагеря. – Какой там к чёрту снег?! Тут нету! Что вы мне морочите голову?! Где вы? Где?.. В районе Гнилой Балки? Ну, матерь вашу! За такое дело загнать бы вам под кожу дурака!.. Высылаю вертолёт! Готовьте место для посадки! Ищите! И если вернетесь с пустыми руками – пощады не ждите! Мне хоть голову, хоть ухо от этой падали, но привезите!..