Волхитка

А дело было вот в чём: на столе у Лобана стоял чей-то давний подарок – статуэтка: рогатый чёрный чёртушка держал сигарету. Когда Чистоплюйцев направился к двери, начальник расслабился, достал заграничную зажигалку с голыми девками, которые подмигивают в момент прикуривания. Достал и посмотрел на чёртушку… И в это время Чистоплюйцев обернулся у порога и увидел нечто невероятное.

Из чугуна отлитый чёрный чёртушка проворно взвалил сигарету на спину, как берёзовое бревно и, сутулясь и гремя копытами, поскакал по столу, подметая хвостом табачинки, вылетавшие из сигареты. Остановившись у руки Лобана, лукавый сунул сигарету между пальцев. Изумленно тараща глаза, Чистоплюйцев вернулся к столу, не заметив, как рогатый чертёнок ловко юркнул в рукав Лобана.

– У вас еще какие-то вопросы, Иван Иваныч? – спокойно спросил начальник, прикуривая сигарету.

– А-а… статуэтка? – растерянно пролепетал он.

– Какая?.. Ах, да! Она упала. А я и не заметил, фу ты, чёрт!

Начальник руку опустил под стол. Лукавый быстро выпрыгнул из рукава и чугунно замер на полу. Потея холодным потом, Чистоплюйцев поднял статуэтку – тяжёлую, траурно-чёрную, с красным овалом чертячьего рта. Он подержал статуэтку в руках. Разогнуть зачем-то попытался хитрую фигурку.

– Извините, – сказал он, возвращая чёртушку на место. – Всю ночь не спал. Давление.

– Нужно отдыхать, Иван Иваныч. Берегите себя. Вы один из наших самых ценный кадров. – Начальник улыбнулся, отмахнувшись от дыма, и в чёрных глазах у него в то мгновенье плясали весёлые чёртики…

7

Таяли снега, ломались реки, выдавливая крепкий лёд на берега. Возвращались ласточки и гуси-лебеди. Скворцы прилетели к скворечням Горелого Бора – новый доктор заставил развешать на деревьях вокруг больницы. Зелёным пухом по земле запушилась первая трава, заголубели подснежники. Листья на деревьях аж попискивали, раскрывая клейкую почку в тишине… За оградой на полянах жарки заполыхали, марьины коренья. Но больше всего тут кипрей зарозовел – как широкая нежная зорька, если утром глянуть из окна.

– Медоносы, между прочим, первоклассные! – отметил Боголюбов. – Что же зря пропадают?

– Ну, зачем же здря? – сказал завхоз. – Повара из него отменный чаёк заваривать навострились.

– Чаёк – это, конечно, хорошо. Но медок, однако, будет лучше. Да, Яков Пахомыч? Купим в совхозе ульев десятка два, устроим пасеку. С медком-то и житьё послаще покажется нашим горемычным погорельцам.

Яков Пахомыч недовольно сопел. То скворечники, то ульи. Похоже, не соскучишься с этой «новой метлой»: будет всё время пылить перед носом. Равнодушный к работе, ленивый, но всё чаще и чаще беспокоемый доктором «не по делу», как ему казалось, завхоз и уволился бы – не впервой, но почему-то не хотелось покидать Горелый Бор. Ярыгину было трудно распутать узел своих ощущений и переживаний, да и не хотелось ему распутывать. А дело было вот в чём.

Не только преступника тянет на место преступления, но и потомка его может захлестнуть невидимым арканом и потащить куда-то за тридевять земель. Эта тяга таинственна и глубока. А на поверхности лишь плавают простые пустяковые причины: хочу туда, хочу сюда. Вроде сам себе хозяин, ан да нет – предки похозяйничали за тебя.

Один из Ярыгиных был в свое время охранником в лагере на месте Горелого Бора. Яков не докапывался до родовых корней, знал только одно: дед служил где-то в секрете возле золота и сгинул бесследно. Внук бестолково и много бродяжил по белому свету – от Сахалина до Мурманска, но нигде не хотелось кидать якоря: ни у моряков, ни у полярных летчиков, ни у строителей. А возле Горелого Бора заволновался. Заговорила кровь «малинового парня». Ярыгин у геологов работал в то время, тут неподалёку. Поранился на буровой и приехал в сумасшедший дом на перевязку. За высоким забором слышался то крик, то хохот, заставляющий содрогнуться не только человека, но и зверя в тайге поблизости. Яков после перевязки постоял во дворе, послушал дикий рев и ощутил под сердцем странное, пьянящее веселье. И подумал, что это просто-напросто от потери крови с ним сейчас творится «невероятный кайф». Однако дней через пять пришёл сменить бинты – и снова испытал то же самое пьянящее веселье. Не в силах отыскать причины, Ярыгин подмигнул медсестричке – понравилась. Потом увидел главного врача и мимоходом поинтересовался, не нужна ли «рабсила»?

Поначалу устроился он санитаром и вот что удивительно: с первого же дня Ярыгин стал вести себя в Горелом Бору как хозяин, возвратившийся из далёкой отлучки, за время которой его подзабыли и распустились, гады, дальше некуда. Войдя во вкус, этот громадный санитар раздавал направо и налево зуботычины, орал на всех подряд. И даже на своих коллег, на санитаров, он смотрел с каким-то ядовитым презрением и превосходством. В нём была та наглая уверенность, какая парализует всякого мало-мальски порядочного человека. Зло активно, вот в чём суть. Бывший главный врач – и тот стал подспудно побаиваться Ярыгина и сожалеть: взял на свою голову.