Вольница

Прасковея, Галя, Наташа и несколько резалок бросились к ней с криком:

— Брось, Оксана! Угомонись! Отдай ей эту паршивую книжку!

Но Оксана, бледная, дикая, начала рвать на клочки записную книжку и топтать её башмаками.

— Вот её ловушка… вот чем она нас стращала…

И быстро пошла к своей скамье. Рассыпанные по мокрому настилу белые клочки топтали резалки.

Подрядчица застыла на месте и с красными пятнами на лице смотрела вслед Оксане. Женщины стали расходиться по местам, а Василиса всё ещё стояла, как в столбняке.

Потом она убежала в контору. Веников сделал вид, что ничего не заметил, и продолжал работать с сортировщиками. Рыбу на тачках развозили по плоту, и она серебристыми кучами лежала перед скамьями. Кое-где скамьи пустовали, а кое-где на скамье работала только одна резалка. В этот день скопилось очень много необработанной сортовой рыбы. Веников молча и замкнуто обходил плот, растерянно смотрел на кучи принятой рыбы, которая коченела, обмерзала и становилась негодной для обработки. На плоту стояла необычайная тишина, все подавлены были тяжёлым ожиданием. Веникова вызвали в контору, и он пошёл нехотя и угрюмо.

Оксана побрела в казарму, едва держась на ногах.

Вечером после работы Прасковея с Гришей, не ужиная, ушли куда-то и возвратились поздно, когда все спали.

На другой день была получка. Заработок, как обычно, выдавала подрядчица на плоту. Она вызывала по фамилиям работниц и рабочих и объявляла, сколько кому причитается, сколько выработано поурочно. Больным пропущенные дни не оплачивались. Тут же она объявляла резалкам, на кого из них наложен штраф за нерадивость, за испорченную рыбу, которая по их вине осталась лежать на плоту: контора и она, подрядчица, не могут взять на себя убытков из-за плохой работы резалок, которые нарочно, назло ей, Василисе, бездельничали на плоту. Начался горластый скандал: многие резалки не только не получили на руки ни копейки, но ещё остались в долгу. Рабочие, которые обычно держались в стороне, на этот раз вмешались в скандал.

Прасковея подходила то к одному, то к другому рабочему и о чём-то толковала с ними. Галя крикнула, чтобы никто денег не брал на руки, а нужно пойти в контору и сказать управляющему, что подрядчица шкуру дерёт, что контора своего слова об отмене штрафов не сдержала. Рабочие забушевали: одни орали, чтобы денег никто не брал, другие спорили с ними. Резалки стучали ножами и багорчиками, кричали, что их обсчитывают, что больных заставляют голодать, что надо всем друг за дружку стоять. Улита хотела подойти к подрядчице за получкой, но её оттолкнули.

Подошёл Веников и стал успокаивать толпу, но на него набросились так же враждебно, как и на Василису. Он замахал рукой, подошёл к столу подрядчицы и взял лист бумаги, по которому она рассчитывалась с резалками и рабочими. Она хотела вырвать у него этот лист, но он спокойно отвёл её руку. Все замолчали и сгрудились около Веникова. Он, как всегда, хладнокровно сказал Василисе, чтоб она воздержалась от штрафов, пока сам управляющий не узнает, в чём дело. Но подрядчица послала его к чорту и вырвала у него лист. Веников молча пошёл в контору, а подрядчица встала, спрятала лист в карман и обозлённо объявила:

— Ну, и убирайтесь к дьяволу! Ничего не получите. А будете скандалить, полицию вызову. Смутьяны да бунтари давно уж по острогу тоскуют.

Прасковея напомнила ей:

— Это на промысел Пустобаева полицию? Хозяин за это не помилует: он страсть не любит полицию.

Подрядчица фыркнула и сверкнула глазами на Прасковею.

— Я лучше тебя знаю хозяина.

Все резалки и рабочие говорливо пошли в казарму. Осталась Улита да трое старых солильщиков. Улита смиренно, как нищенка, ждала, когда швырнёт ей деньги подрядчица, а старики неодобрительно оглядывались на уходящую толпу, цокали языками и укорительно качали головами.

Утром, как и всегда, все, кроме больных, вышли на работу. Даже Оксана, едва перемогаясь, натянула штаны, накинула на плечи шубу и пошла рядом с Прасковеей и Галей. Но на плоту никто не сел на скамьи, и на злые окрики подрядчицы не обращали внимания. Когда рассвело, Прасковея, Наташа и Оксана, тесно прижимаясь друг к другу, пошли в контору.

Подрядчица помчалась вслед за ними.

— Вы это куда? Как вы смеете с плота уходить? Жаловаться? Дуры! Кому жаловаться?

Она обогнала их, с разбегу влетела на крыльцо и скрылась за дверью. Женщины нерешительно остановились перед ступеньками крыльца, поговорили о чём-то и, словно раздумывая, одна за другой поднялись по лесенке и вошли в контору. Они не показывались очень долго, и на плоту женщины и мужчины, сбившись в тесную толпу, дрожали и от волнения, и от холодного ветра.

Из конторы женщины шли бойко и бодро, но лица у них были злые. Потом вышел на крыльцо управляющий в шубе и каракулевой шапке пирожком, а за ним — скромный Веников и подрядчица. Она наскакивала на управляющего и взволнованно доказывала ему что-то, размахивая руками. Но управляющий смотрел на плот и не обращал на неё внимания.

А Прасковея втиснулась в толпу и с ожесточённой усмешкой крикнула: