Волны

-- Плакать что ли? Во-от... наживем! Больше всего мне красного галстука жалко. Такой был галстук, царство ему небесное, доложу вам... как иудина веревка! А еще жаль... коробку... подмочило... с конфетами!

-- Конфе-еты? О-го-го! Это для кого?

-- А уж это... моя тайна!

-- Ох, на исповедь бы вас надо, вижу я.

О. Евгений развернул рясу и в ужасе закричал.

-- Ма-а-ть... Царица небесная!

-- Что случилось, батюшка?

-- Мука-то... первый сорт, ведь. А ситцы-то. Вот так с праздником! Задаст мне попадья. Ну... что делать... Давайте-ка, братцы, до дому торопиться. Ревматизм не схватить бы...

-- Закурим, да и домой.

Кое-как, с трудом, за полою рясы они закурили.

-- Так конфеты, говорите? -- посмеивался батюшка -- А вы, говорят, за павловского дьякона Аннушкой -- того... слышал я... приумножаете хождение?

Учитель загадочно рассмеялся.

-- Кто его знает...

-- То-то, кто его знает. А я вам вот что скажу: Аннушка девица добрая, благонравная. Что же, что же, брак дело великое! Сказано: остави... и прилепися! Д-а-а-а-да! Иван, выжми рясу-то. Вот и мы свою Анфисочку, кажется, того...

Батюшка надевал сапоги, придерживаясь за тарантас.

-- Навертывается женишище!

Учитель выронил папиросу и, нагнувшись, шарил по земле.

-- Кто такой? -- спросил глухо, словно говорил в рукав пальто.

-- Семинар. Только что кончил. Воскобойников... слыхали? Отца Никандра заозерского сынок. Зда-аровенный малый... славный парень! На дело, -- после праздников приедет смотреть. Дай Боже... дай Боже!

-- А Анфиса Евгеньевна как же... к этому...

-- Да девице чего нужно... рада!

-- Та-а-к! -- оказал учитель, затягиваясь горьким ватным дымом и отбрасывая окурок, -- однако ехать надо, вот что!

4.

Продрогшие кони взялись птицей.

Огни деревни наплывали, трепетали, мигали в дрожащем воздухе.

Река грохотала.

Будто там ударами молота разрушались последние преграды, и невидимое что-то, слепое, но непобедимое, рвалось на волю, на простор, бросало в небо холодные брызги гнева, наполняло воздух яростным дыханием.

Временами доносился треск.

-- Леса затопляет, -- говорил работник.

-- Хороший разлив будет, должно быть. Ладно, что село-то на пригорке у нас.

-- Ну, -- сказал работник, -- это что... что на пригорке.

-- А что?

-- В случае чего... упаси бог! В шестьдесят девятом году, сказывают старики, разлив был... ра-зли-в! Деревню, батюшка, до самой церкви затопило... сколь скота погибло, унесло имущества... народу потопило!

-- Ну-у... правда ли?

-- Сказывают.

-- Поганивай-ка, брат!

Лошади уже мчали по улице.

За углом, на пригорке, показалась черным силуэтом церковь, рядом с нею -- длинный, приземистый поповский дом. Все окна его были освещены. На крыльце белело платье... Кто-то захлопал в ладоши и весело закричал:

-- На-а-ши.

Платье мелькнуло с крыльца к тарантасу.

Послышались возгласы удивления и звонкий смех.

-- Ну, ну, -- говорил о. Евгений, вылетая из тарантаса, -- тут смеяться-то нечего... одни слезы!

Он обернулся к учителю:

-- Алексей Иваныч, отогреваться!

-- Я домой! -- хмуро отвечал учитель.

Тронул лошадь.

-- Алексей Иваныч, зайдите! -- раздалось значительно тише со стороны белого платья, опять уже трепетавшего на крыльце.

-- Ну, -- холодно сказал учитель, -- вот переоденусь -- приду.

Голос еще тише сказал ему с какой-то неуловимой ноткой:

-- Непременно приходите!

5.

-- Здравствуй, куруша! -- говорил о. Евгений в прихожей, смачно целуя попадью в губы.

-- Ну-ка ты... курун! -- шутливо тормошила его попадья, -- повернись-ка. Обмок-то, Господи!

-- Я-то ничего. Вот покупки...

-- Иди, переоденься.

В спальне, при красном свете лампады, о. Евгений еще раз напомнил человека, обряженного к похоронам.

-- Хорошо в сухом-то, -- бормотал он, -- тепло!

-- А тут без тебя Митрошка приходил, -- говорила попадья, доставая с гвоздя сухой подрясник.

-- Насчет чего?

-- Свадьба.

-- Подавай Бог. Подавай Бог!

-- Бог-то Бог... не зевай, смотри. Намеднись ходила я шерсть собирать, Митрошка-то говорит: тебе, мать, корову дай, не откажешься.

-- Грубиян.

-- Прижми его.

Попадья была женщина видная, редкой, хотя и холодной красоты. Ее гордо вскинутая голова, с немного презрительным выражением тонких губ и холодным взглядом черных глаз, посажена была на красивые, овальные плечи, с годами становившиеся еще овальнее от жировых отложений.

-- Ну-ка, ты, -- с сердитою шутливостью говорила она, -- ведь на дворе-то праздник... Дочь на возрасте, а у тебя все глупости на уме.

Здесь в спальне было уютно, тепло, тихо.

От красного света лампады предметы бросали неясные, смутные тени, точно все здесь спало розовым сном. Даже бурная угроза, бушевавшая над домом, разбивавшаяся о стены, свистевшая где-то по кривой улице над черными хатами, отражалась здесь только легким колебанием занавески на окне.

-- Пятнадцать возьми! -- говорила попадья, отряхиваясь как курица.

-- От кого это?..

-- От Митрошки-то. Не слушай их речей, что хата раскрыта... то да се... Убил Бог, так и сиди -- нишкни, а не грубиянь.

О. Евгений дрожащими руками застегивал подрясник.

-- Я его... возведу в чин.

-- То-то!

-- Кстати деньги нужны будут скоро. Женишище наклевывается Анфисе-то.

-- Что ты?!