Волонтер девяносто второго года

Эти отлично вооруженные, ведомые подготовленными командирами войска были раздражены теми оскорблениями, которыми их осыпали демократические газеты, и особенно «Друг народа» Марата, прозвавшего их доносчиками Лафайета и в один день требовавшего, чтобы им отрезали носы, в другой — призывавшего отрубить им уши, а в иные дни — снести головы, чтобы окончательно с ними покончить. Поэтому наемные гвардейцы громкими возгласами одобрения встретили появление красного знамени, что неожиданно взвилось над балконом ратуши, призывая всех законопослушных граждан на помощь Национальному собранию, еще никогда так сильно не нуждавшемуся в защите.

Под эти крики мэр, бледный, как и в тот день, когда он взойдет на эшафот (даже, наверно, еще бледнее), вышел на Гревскую площадь и возглавил колонну национальной гвардии. Лафайет во главе второй колонны должен был идти по левому берегу Сены, тогда как Байи — двигаться по правому.

Красное знамя сняли и подняли над колонной во главе с мэром.

XLV

БОЙНЯ НА МАРСОВОМ ПОЛЕ

На Марсовом поле мы не могли даже представить себе, что происходило в ратуше, и о том, какая опасность к нам приближалась. Вся площадь выглядела празднично, и заподозрить хоть одного человека во вражде к кому-либо было немыслимо. Толпа была обычная, воскресная; с радостными возгласами сновали в ней продавцы лакричной настойки, пирожных и пряников; единственным оружием, сверкающим на солнце, были сабли, что болтались на боку у немногих национальных гвардейцев, прогуливающихся с женами и детьми.

Госпожа Ролан в своих «Мемуарах» пишет, что она оставалась здесь до двух часов дня; Кондорсе утверждает, что его жена гуляла в тот день на Марсовом поле с годовалым сыном.

Необычное возбуждение наблюдалось лишь на самом алтаре отечества. Люди продолжали подписывать петицию с таким пылом, что до наступления темноты можно было надеяться собрать двенадцать-четырнадцать тысяч подписей. Как правило, каждый, поставив подпись, восклицал: «Да здравствует нация! Долой монархию!», подбрасывал в воздух шляпу или картуз и уступал место следующему.

С трех сторон алтаря отечества — северной, восточной и южной — двигались навстречу друг другу два потока людей: те, что поднимались вверх, и те, что спускались вниз. Алтарь был огромен, достигая в высоту, наверное, футов ста. По каждой его лестнице, развернувшись фронтом, мог взойти наверх целый батальон. Около четырех часов пополудни алтарь отечества напоминал громадный улей, переполненный пчелами.

Сначала вы попадали на первый помост; потом поднимались по второй лестнице (по высоте она почти равнялась первой); затем достигали верхней площадки, где и располагался собственно алтарь отечества, осененный пальмой.

В четыре часа с небольшим послышалась барабанная дробь. Мы не придали ей особого значения; утреннее происшествие, то есть расправа с парикмахером и инвалидом, давно миновало, почти забылось. В Париже быстро забывают о событиях, о которых никому вспоминать не хочется. Небольшой интерес к этому событию обнаруживался только на ступенях алтаря отечества, где сидели две тысячи человек, и на площади Марсова поля, где прогуливались десять-двенадцать тысяч человек.

Барабанная дробь возвещала о приходе авангарда, то есть батальона из предместья Сент-Антуан.

Этот батальон, как, впрочем, и вся национальная гвардия, был полностью введен в заблуждение насчет происходящего на Марсовом поле. Он получил приказ Байи и Лафайета открывать огонь только в случае сопротивления, после, разумеется, обязательных трех предупреждений.

Перед вступлением на Марсово поле батальону был отдан приказ остановиться и зарядить ружья. Солдаты думали, что им предстоит сражаться с пятьюдесятью тысячами бандитов, жаждущими убийств и грабежей. Но перед ними оказались безобидные люди, которые мирно веселились.

Батальон снова сделал остановку; но, поскольку солдаты не понимали, с кем они пришли сражаться, составил ружья в козлы и послал несколько безоружных гренадеров выяснить, что происходит на алтаре отечества.

Посланцы вернулись и сообщили, что там в безупречном порядке без всякого шума подписывают петицию. А те, что гуляли по Марсову полю, не заметили прихода батальона из предместья Сент-Антуан.

Однако почти одновременно донеслась дробь барабанов и со стороны Гро-Кайу (это подходил Лафайет с главными силами национальной гвардии), и со стороны Кур-ла-Рен (это с отрядами наемных гвардейцев двигался Байи).

Лафайет выслал вперед адъютанта и сотню гвардейцев, чтобы разведать, что на самом деле происходит на Марсовом поле. Но тут из собравшейся на склоне группы людей — ею предводительствовали Верьер и Фурнье — раздался выстрел, ранивший адъютанта Лафайета.

Передовой отряд Лафайета отошел; залитый кровью адъютант доложил о том, как его встретили. Для него, раненного при вступлении на Марсово поле, все гуляющие там были бандиты.

Лафайет занимает место впереди двух или трех тысяч своих гвардейцев и движется на Марсово поле.

Путь ему преграждают Фурнье, Верьер и горстка исполняющих их приказы негодяев, строящих баррикаду.