Волшебник

Мать предупредила Эрику, чтобы не обижала младших сестер и хотя бы изредка позволяла им вставить слово, но Эрика не могла не приставать к Монике, говоря ей, что нельзя принимать морские и солнечные ванны бесконечно, потому что от этого глупеют. Элизабет она заявила, что, если она и дальше будет жить с дочерями во Фьезоле, где они поселились после смерти Боргезе, девочки везде будут чужими. Эрика настаивала, чтобы Элизабет увезла их обратно в Америку.

– Они должны принадлежать какому-то месту, – сказала Эрика.

– В отличие от нас? – спросила Элизабет.

– По крайней мере, мы знаем, что мы немцы, – ответила Эрика, – хотя это не принесло нам радости.

Голо и Михаэль, как обычно, тихо беседовали о книгах и музыке. Когда Томас к ним присоединялся, любое его замечание встречалось в штыки обоими сыновьями.

Его внуки и внучки нашли общий язык. Ему нравилось, как с бравым американским акцентом они изъяснялись по-английски, чтобы тут же перейти на немецкий, когда кто-нибудь из взрослых спрашивал их на этом языке. Фридо, которому уже исполнилось десять, нисколько не утратил своего очарования.

Порой Томас ощущал, что им всем не хватает только Клауса, растрепанного, только что до хрипоты спорившего на каком-то литературном вечере, зевающего, но неспособного устоять и не вступить в спор о последних европейских делах, от железного занавеса до холодной войны, сменивших тему фашизма, которая воспламеняла его раньше.

Томас понимал, что умирает. Когда боли в ногах усилились, он посетил деревенского доктора, который прописал ему обезболивающее. Томас спросил его: возможно, у него что-то посерьезнее артрита, естественного в его возрасте? Врач поднял глаза и замолчал. Этот зловещий взгляд Томас унес с собой и сохранил в душе.

Поскольку боли не утихали, Мочан устроил ему прием у известных докторов. И хотя никто из них не сказал Томасу, что его состояние угрожает жизни, бодрая, обнадеживающая манера врачей его не убедила. А поскольку Катя с Эрикой объединили усилия, отговаривая его от путешествий, Томас понял, что дела его плохи.

Празднование юбилея и последовавший приезд детей были омрачены тем, что случилось в Любеке за месяц до этого. Эта поездка сильно ранила его, но даже во время последующих торжеств он не мог объяснить себе, что пошло не так. Путешествие для получения приза вольного города Любека стало для Томаса потрясением.

Получив приглашение, он решил, что оно позволит ему окончательно свести счеты с городом и собственным отцом. Даже теперь, после всех этих лет, Томас не мог смириться с завещанием отца и его утверждением, что Генрих и Томас разочаровали сенатора, а впоследствии разочаруют свою мать. С тех пор отгремели две мировые войны, но Томас все еще остро ощущал несправедливость. Он разглядывал полки, на которых стояли его книги на немецком и их переводы, и гадал: какое количество усилий, в них вложенных, происходило от желания произвести впечатление на отца?

Томас хотел снова увидеть родной город, хотя он был разрушен бомбежками. Он предпочел бы, намекнул он Кате, чтобы на сей раз дочь с ними не поехала; пусть отстаивает отцовские интересы из дома.

Эрика сказала, что мэр Любека предложил им с Катей остановиться в гостинице «Курхоф» в Травемюнде. Кроме того, в их распоряжении будет автомобиль. При упоминании о Травемюнде Томас улыбнулся. Туристический сезон еще не открыт, но в мае уже можно гулять по пляжу.

Он никак не мог вспомнить имени женщины, которая была компаньонкой его матери в те годы, но помнил расстроенное пианино и оркестр, игравший по вечерам. Тогда был какой-то другой воздух, и, просыпаясь каждое утро, он знал, что день будет тянуться бесконечно, без спешки и волнений, а еще в памяти осталась сырость комнат, холодные рассветы и море, плескавшееся в двух шагах от гостиницы.

– Кажется, Волшебник уснул, – заметила Эрика.

– Скажи им, что я согласен поселиться в Травемюнде, – сказал он.

На пути из Цюриха в Любек они делали остановки, чтобы он мог работать, но поезда, автомобили и гостиничные номера утомили его больше, чем он готов был признаться Кате.

Мэр был почти смущен тем, что разрушенные бомбами церкви и здания восстанавливаются так медленно. Пока Томас с Катей шагали по Менгштрассе, он видел, как на пустошах, где раньше стояли дома, прорастает трава. Внезапно он осознал, каким ужасом были эти бомбежки. И с кристальной ясностью вспомнил слова Клауса о бомбежках Любека. Будь Клаус жив, он пришел бы сюда вместе с ним и увидел, что город до сих пор лежит в руинах.

На церемонии Томас разглядывал толпу, словно искал тех, кто мог бы прийти сюда из прошлого: отца, бабушку, тетю, мать, Генриха, сестер, Виктора, Вильри Тимпе, Армина Мартенса и учителя математики герра Иммерталя.