Волшебник

Он начинал проникаться симпатией к своему протагонисту Феликсу Крулю, как когда-то любил Адриана Леверкюна, Тони Будденброка и юного Ганно. Читатели могли гадать, был ли Ганно его автопортретом, искать сходство между автором и композитором в «Докторе Фаустусе», но никому не придет в голову, сколько у них общего с Феликсом Крулем. Хитроумные трюки, которые Круль проделывал с миром, Томас не просто заимствовал из плутовских романов, – он делился тем, что обнаружил в себе самом, но обращая все в шутку. Круль был ловкачом, который брал все, что плохо лежит, тем, кто обшарит ваши карманы, стоит вам зазеваться.

Когда они с Катей оформляли дом в Кильхберге, шагая от автомобиля к конторе цюрихского адвоката, Томас был уверен в собственной значимости. Со стороны он выглядел мужчиной за семьдесят, безукоризненно одетым, выступающим целеустремленно и с достоинством. В кармане у него лежал перевод на требуемую сумму. Он был отцом шестерых детей, женатым на женщине, которая только что жестко и в мельчайших подробностях обговорила с бывшими хозяевами, какие домашние приспособления и гаражное оборудование следует оставить новым владельцам. А еще Томас был автором множества превосходно написанных книг, он никогда не чурался длинных предложений и пространных отступлений, заставлявших вспоминать славные имена из прошлого немецкой литературы. По всем параметрам он был великим человеком. Своими заслугами он устрашил бы даже собственного отца.

Никого, однако, не устрашило бы зрелище того, как он в одиночестве корчит рожи перед зеркалом в туалете адвокатской конторы. Возможно, наблюдатели удивились бы полунасмешливым взглядам, которые Томас бросал на свое морщинистое лицо, лукавым и многозначительным ухмылкам, свидетельствующим о том, что он, подобно Феликсу Крулю, снова обвел всех вокруг пальца.

Печальное приятие того факта, что жизнь в собственном доме дает мало шансов на случайные знакомства с привлекательными официантами, не помешало ему сделать Феликса Круля официантом в роскошном отеле, гордящимся своей статью и униформой с иголочки. Этот молодой человек не упускал случая с истинным радушием поприветствовать гостей, подтолкнуть даме кресло, передать меню и наполнить бокалы. Томас даже позволил герою интрижку с шотландским лордом, который пал жертвой его очарования, как сам Томас некогда пал жертвой очарования Францля.

Как Арнольд Шёнберг был уверен (и не ошибся), что умрет в тринадцатый день месяца, так и Томас считал, что умрет в семьдесят пять. Когда, однако, этого не случилось, он воспринял это как своего рода подарок, словно ему предложили пожить за пределами отпущенного ему времени. В своем кабинете, когда он оборачивался в поисках книги, он представлял себя на Пошингерштрассе, в Принстоне или в Пасифик-Палисейдс.

Вечерами, когда ветер стихал, воды озера темнели, а над горами нависал серо-голубой свет, Томас предполагал, что, возможно, на самом деле он умер в Калифорнии, а это посмертная интерлюдия, часть сделки, позволившая ему еще раз увидеть Европу, купить еще один дом, прежде чем он окончательно угаснет и больше не будет видеть снов.

Томас никогда не думал, что доживет до восьмидесяти. Генрих умер вскоре после того, как ему исполнилось семьдесят девять; Виктор – в пятьдесят девять, его отец – в пятьдесят один, а мать – в семьдесят один. Годы пролетели незаметно. За год до его юбилея Эрика принялась хлопотать над устройством торжества.

Томас знал, что некоторые писатели презрительно относились к юбилеям, считая их уместными только для кинозвезд, но, после того как его грубо вышвырнули из Германии и вежливо выставили из Америки, он не видел ничего зазорного в чествовании, которое пройдет в месте, ставшем его последним домом.

В день юбилея Томас радовался поздравлениям, в том числе от местного почтового отделения, которому пришлось разгребать горы поздравительных писем. Томас не удивился, что его американский издатель Альфред Кнопф счел возможным перелететь через океан ради его юбилея. Он был счастлив, что Бруно Вальтер, который был на год моложе, пожелал дирижировать «Маленькой ночной серенадой» в цюрихском «Шаушпильхаузе» в его честь. Когда он прочел панегирик Франсуа Мориака, который гласил: «Его жизнь иллюстрирует его труды», то подумал о Феликсе Круле и улыбнулся тому, как мало знал о нем Мориак.

Получив поздравления от французского президента и президента Швейцарской Конфедерации, Томас надеялся получить такое же от западногерманского правительства, но Аденауэр поручил поздравить его какому-то министру.

Он был выставлен на всеобщее обозрение, как было с ним большую часть жизни, скорее посол, представляющий сам себя, чем просто человек.

В дни, последовавшие за юбилеем, его выжившие дети гостили в Кильхберге, включая Монику, кожа которой от жизни на Капри стала орехового цвета. Его дети были так заняты самоутверждением, что порой забывали про юбиляра. Однажды вечером, только когда Томас объявил, что рано ляжет в постель, они вспомнили про отца и потребовали, чтобы он посидел с ними подольше.