Волшебник

– И мы связались с герром Шпинелем, который был добрым приятелем твоего отца. Некогда он возглавлял солидную страховую контору в Любеке. Ныне у него еще более уважаемая контора в Мюнхене. Это достойное место, и, если будешь стараться, карьера тебе обеспечена. Я не стала рассказывать герру Шпинелю о твоих школьных оценках. Он верит, что ты окажешься достойным сыном своего отца.

– Ты выделила Генриху содержание, – сказал Томас. – Ты оплатила публикацию его первой книги.

– Генрих всерьез занимается литературой. Его все хвалят.

– Я тоже намерен посвятить свою жизнь литературе.

– Я не советовала бы тебе продолжать твои литературные опыты. Из отчетов твоих учителей я знаю, что ты не способен ни на чем сосредоточиться. И я не стала бы делиться с тобой суждениями твоего брата по поводу твоих сочинений, если бы не желание тебя отрезвить. Служба в страховой конторе сделает тебя более уравновешенным. А теперь нам следует пойти к портному, чтобы сшить приличный пиджак, который впечатлит герра Шпинеля. Надо было сделать это сразу по приезде.

– Я не хочу служить в страховой конторе.

– Боюсь, что твои опекуны уже приняли решение и они не отступятся. Это моя вина. Я была с тобой недостаточно строга. Я не знала, что делать с твоими школьными оценками, поэтому пустила все на самотек. Но когда их увидели твои опекуны, они взяли дело в свои руки. Я могла бы воспротивиться, если бы не твои стихи.

Его мать пересекла маленькую гостиную и снова уселась за рояль. Он смотрел на ее изящную шею, узкие плечи, осиную талию. Юлии было всего сорок четыре. До сих пор она всегда была добра к нему и слишком поглощена иными заботами, чтобы толком в него всмотреться или испытать раздражение. Юлия говорила с ним тем официальным холодным тоном, который всегда осуждала в других. Она пыталась подражать его опекунам, его отцу. Вероятно, долго это настроение не продлится и скоро его мать снова станет собой, но в эту минуту Томас не видел возможности на нее повлиять. И он не мог смириться с тем, что Генрих, которому он доверился, предал его, что брат так цинично и грубо отозвался о его сочинениях.

Мать вернулась к своему Шопену, постепенно наращивая звук, и Томас порадовался, что не видит ее лица. Еще больше его радовало, что мать не могла видеть его лица, на котором отражались не самые лучшие чувства к ней и брату.

Глава 3

Мюнхен, 1893 год

Каждый день, проведенный у Шпинеля, был ужасен. Работа, которую ему дали, была способна изнурить любого. Томасу поручили переносить цифры из одного гроссбуха в другой, который хранился в главной конторе.

Его оставили в покое, показав, где найти перья, чернила и промокательную бумагу. Проходя мимо стола, конторские служащие постарше приветствовали его. Казалось, им приятен вид юноши из хорошей семьи, который постигает азы пожарного страхования. Один из них, герр Гунеман, был особенно дружелюбен.

– Скоро вас повысят, – говорил он. – Это я вам говорю. Вы производите впечатление весьма толкового молодого человека. Нам повезло заполучить вас в контору.

Никто не проверял, насколько он продвинулся. Томас держал открытыми оба гроссбуха, изображая, что работает. Поначалу он и впрямь переносил цифры из одной конторской книги в другую, но вскоре бросил. Если бы Томас сочинял стихи, то мог бы привлечь внимание коллег нахмуренными бровями или тем, что шевелит губами, проговаривая рифмы про себя, поэтому стихов он не сочинял, а писал рассказ. Он спокойно работал над рассказом, и воображаемая жизнь так увлекла его, что вскоре он пришел в отличное расположение духа и даже мать поверила, что в страховой конторе его ждет прекрасное будущее.

Томасу доставляло удовольствие нарушать правила, бросать вызов своим нанимателям и опекунам. Идя в контору, он больше не испытывал ужаса. Однако бывали дни, когда ему было трудно досидеть положенные часы, он задыхался и не знал, как дотянуть до вечера.

Томас знал, что матери не по душе его шатания по мюнхенским улицам и одинокие бдения в кафе. Уж лучше бы выпивал в веселой компании, думала Юлия.

– Кого ты высматриваешь на улицах? – спрашивала она.

– Никого. Всех.

– Когда Генрих гостит у нас, он никогда не выходит из дома.

– Он образцовый сын.

– Но ради чего ты бродишь по улицам?

Он улыбался:

– Просто так.

Природная застенчивость мешала Томасу отвечать матери с уверенностью и апломбом Генриха. По ночам он думал, что, если завтра же не возьмется за переписывание цифр, в конторе поймут, что он отлынивает от работы. Однако он продолжал писать, наслаждаясь тем, что бумаги и чернил вдоволь, и тем, что можно с утра до вечера переписывать одну сцену. Его рассказ приняли в журнал, но он не стал никому говорить, надеясь, что, когда журнал выйдет, публикация не пройдет незамеченной.