Воображение мира

Таким образом, назрела новая драма человеческого развития: если раньше проблема времени состояла в основном в столкновениях «стрелы личного времени» и «стрелы времени исторического», то теперь появился новый игрок на сцене существования – стрела времени, задаваемая развитием онлайн-проекции мира.

Очевидно, задачи борьбы с антисанитарией и сопротивления новому беспамятству не могут быть решены по отдельности. И не столько потому, что интернет теперь все чаще отправляется в отхожее место вместе с человеком, сколько потому, что, по подсчетам той же ВОЗ, самый высокий индекс счастья не в Силиконовой долине, а в трущобах Мумбаи.

Томилино

Один из самых пронзительных документальных текстов, которые мне доводилось читать, – это несколько писем, оставшихся вместе с полуистлевшими платьями в брюссельских кружевах на старой, постройки 1880-х годов, даче в Томилино.

Одичавший тенистый сад, тропинка к нужнику по прозвищу Иван Иваныч, сосны, березы, сирень, сливы, заросли ревеня, крыжовник, райские яблочки, веранда с певучими половицами, дом с призраками и печкой, за которой глаз да глаз, чтоб не задвинуть вьюшку.

В старинном шкафу действительно висели парадные женские платья времен Распутина, в советское время их надевали только для домашнего театра.

Дача когда-то принадлежала инженеру паровых котлов, обрусевшему в трех поколениях немцу. В резной шкатулке хранились фотографии его свадебного путешествия по Швейцарии – и с ними те самые письма весны–лета 1917 года: переписка дочери инженера, которой тогда было восемнадцать лет, с влюбленным в нее юношей.

В письмах ничего особенного вроде и не было, только каникулярное путешествие на поезде в деревню и потом за границу на воды, клятвы в вечной любви и планы в сентябре увидеться в Петербурге; пейзаж посланий – виды убранных полей со стогами, погрузка сена вилами на возы, полустанки с буфетами, сдержанные сетования на маменьку и т. д. Ординарные, в общем-то, письма, написанные некрупным мужским почерком.

Но главное – главное то, что в них не было ни слова о революции, никакого предчувствия провала эпохи.

Я вчитывался в эти письма много раз – в поисках хоть какого-то холодка Коцита, адски веявшего меж строк, – тщетно.

Такой штрих в портрете эпохи поэмы «Двенадцать» бьет навылет.

В начале 2000-х эта дача была продана, и на ее месте теперь стоит огромное шале за высоченным забором.

Пустыня может выглядеть и так.

Выбранная точка

Главная особенность пустыни – оглушительная, титанической величины тишина. Ночью к ней добавляются звезды. Ради этой сердцевины – ради тишины – стоит отстать и побыть подольше одному на дороге, по которой римские легионеры при осаде доставляли воду из ущелья Цеэлим к Масаде (хотя летом такое приключение небезопасно).

И вот вы выходите поверху в горловину ущелья, и перед вами с высоты открывается кристалл небесной лазури над зеркальным лезвием соленого жгучего штиля, наполнившего щель Афро-Аравийского разлома. Горный массив Иордании – высоченный береговой предел напротив – освещен закатом: теплое мечтательное золото далеких скал и глубина синевы – на видимые три десятка километров.

Пронзительное одиночество и раскат пустынных склонов под ногами хранят полное, налитое всклянь до макушки небес ни с чем не сравнимое молчание. Не шелохнется ничто: ни травинка, ни песчинка, ни ящерка, ни веточка зонтичной акации, стройной, как вскинувшая в танце руки Саломея (из древесины акации была сделана скиния Завета). Только слышно, как тлеет сигарета и, может, кусачая муха звякнет над ухом.

Молчащий неподвижный простор, тождественный самому себе в течение вечности, по-настоящему обретшей исток, сотворенной человеческим сознанием именно здесь – в этой смысловой точке географии цивилизации, производит гипнотическое впечатление. В этот гигантский хрусталик прозрачности незримого можно вглядываться часами. Ибо одно из самых изысканных удовольствий жизни – позабыть себя.

А ночью в ущелье – в завале валунов и обломков скал, некогда расколотых и зализанных селевыми потоками, с пробуравленными телесно изгибающимися желобами, с которых там и здесь сочится капельными струйками вода, – звезды густы настолько, что если протянешь руку, станет жутко от мысли, что свет их совокупный состоит из реальной плоти времени Творения – та звезда светит из глубины миллиарда лет пути, эта – из сотни миллионов, и обе, вероятно, уж более не существуют. В детстве к жути примешивалась бы мечтательность, но сейчас холодок струйкой пробегает по позвоночнику.

Пейзаж человека

Мало кто сможет признаться, что не испытывает интереса к пейзажу как к источнику красоты. Но еще меньше тех, кто способен ответить на вопрос: какова природа удовольствия, получаемого от столь иррационального занятия, как созерцание ландшафта.