Вопль археоптерикса

Галюченко накануне приготовил пяток лишних тушек печеных птеродактилей, которых я взялся разогреть, когда придет время. Их и холодными можно слопать, но особенно холодного в этой местности не бывает. А вот сладкого – охота, и соли нет – с этим ничего не поделаешь, морской полно вокруг, но она горькая, как хина. Сгущенку из запасов уже ликвидировали…

Смотрел я иногда на экипаж свой и думал, что мне здорово повезло свалиться сюда именно с ними. Вот посмеялись, и легче на душе стало. Можно дальше идти просеку эту рубить.

Глава 22

Полет шмеля

Проша с Петром Иванычем работали с утра на просеке. Топор-то один – приходилось меняться. С утра двое уходили на вырубку, остальные – на «ланка-стер». Мы, вместе с Алексеем и Костей, в шесть рук попытались разогнуть порванную обшивку и залатать дыры. Штурман с радистом – на крыле, а я соорудил подобие стремянки и подхватывал снизу. С «ланкастера» хорошо было слышно, да и видно неплохо, как работали дровосеки – работали тихо и слаженно, срубали и оттаскивали в сторону небольшие деревца. Но вдруг Проше показалось, что одно дерево упадет не так, как надо. Петр Иваныч вот уже с полчаса отмахивался от него словесно, как мог, и уже, видно, был не рад, что позвал физика подсобить с его научными методами.

– Да засунь ты его в… – в сердцах воскликнул борт-стрелок в итоге и пояснил это решение убедительной нотой: – Чи я деревья не рубил, ляжет за милую душу, куда скажем!

И продолжил как ни в чем не бывало махать топором, ловко срубая ветки одну за другой. Проша покосился в нашу сторону, будто прислушиваясь. Ржем мы или нет? Я усмехнулся – ну как ребенок, честное слово, его обозвали, а он переживает, что все слышали, да пошли ты его подальше в ответ и забудь… Нет, пожалуй, Петра Иваныча неохота посылать куда подальше. Ну, поржал бы хоть, что ли, от сердца бы сразу и отлегло. «Эх, Проша, Проша», – думал я, наблюдая краем глаза, как машет топором бортстрелок. Физик же потоптался и ничего не сказал. Ухватил кучу веток, закинул их на горбушку, потащил с просеки. Смотрю, далековато ушел, мы ближе ветки и стволы сваливали. Но у Прохора свои причуды, может, что-нибудь «по пути» рассмотреть решил, отвлечься.

Вылетел оттуда Проша через секунду. Со скоростью и звуком уходящего от зениток истребителя. Руки его совершали какие-то махи вокруг головы, звук при этом значительно усиливался.

Проша пролетел мимо Галюченко, споткнулся о бревно, рухнул, перевернулся и застыл безмолвно вверх ногами в ботинках. Петр Иваныч суетливо закружил вокруг торчавших неподвижно ног Проши.

Мы еле сползли с машины, Костя приговаривал непрерывно «ой, не могу больше». Было боязно Прошу переворачивать с ног на голову. Как он там? Но ничего. Только лицо его было опухшее, со сжатыми губами. Он открыл глаза.

– Ты чего не поднимался-то? Лежишь, народ пугаешь, будто дохлый, – спросил осторожно я, еле сдерживая смех.

– Ждал.

– Хосподи, чего ждал-то?! Ну, думаю, все, шею себе сломал, не меньше! – возмутился Петр Иваныч.

– Пока пчелы пролетят, ждал.

– А-а, – простонал Константин, – это он в засаде сидел. Вверх ногами!

– Ох, Проша, как ты шел. Просто полет шмеля, – выдавил Алексей.

– Хорош глумиться-то, – еле выдохнул я.

Но Проша смеялся, и мы, глядя на него, тоже. Ну что за человек, легко с ним было, что бы ни произошло.

– Пчелы?! Это добре, – вдруг сказал Петр Иваныч и оглянулся на кусты.

Однако мы тогда еще не поняли, что означали эти слова и взгляд.

Осмотрели Прошу, дружелюбно смеющегося опухшими губами и раздирающего пальцами заплывавшие прямо на глазах веки. Я боялся, что он сломал себе что-нибудь. Так свалиться с разбегу – мало хорошего. Однако больше покусали – по лицу и по телу три попадания уже он сам насчитал. Но это мелочи, главное, кости целы. Так что оказалось – в тех зарослях пчелы гнездились. «Большие, сантиметра четыре в холке», – с азартом рассказывал Прохор.

Вечером, отужинав, мы по десятому разу лениво и сыто перебирали подробности этого дня. Костя показывал, а Алексей больше изображал звук вылетающего из кустов Проши. Птеродактили от нашего хохота с визгом поднимались и кружили над «ланкастером». Солнце уже садилось, сумерки душные и липкие опускались над лесом.

Из люка «ланкастера» выбрался бортстрелок. У него в руках были летная куртка, шлем, штаны, майка и рубаха. Гимнастерка уже почти надета, но не полностью, а странно – задом наперед и со спущенными рукавами. Петр Иванович принялся экипироваться дальше.

– Ты, Петр Иваныч, никак в поход на ночь глядя собрался, – озадаченно сказал я. – Боишься обморозиться?

– Лучше помогли бы, чем скалиться, – укоризненно сказал он, когда застрял при надевании куртки задом наперед. – Застегните кто-нибудь гимнастерку-то.

Первым отмер Алексей. Он подошел и потянул куртку с Галюченко:

– Так тут разве поймешь, Петр Иваныч, в какую сторону тебе помогать? Может, требуется воспрепятствовать? По причине буйного, точнее – излишне энергичного, помешательства? Нет?