Вопль археоптерикса

– Споймав, – объявил Галюченко, заметно волнуясь. – На стенке увидал, сидит на выступе, притулился. Все хвостатые летят, а этот не летит. Дерево там есть, прямо ложится на скалу, я на него забрался, шуганул – нет, сидит как пришитый. Ухватив, а он крыльями мне по носу, я ж сорвался. Не высоко, как со стола сигануть, а то б ноги поломал.

Хромота охотника объяснилась – неудачно поскользнулся, снимая добычу с карниза. Галюченко продолжал:

– Это не я его. Ты, Костя, пистолетом баловался?

– Нет, зачем мне? Не настрелялся, что ли? – Костя уже сидел на корточках возле нас и разглядывал дырку в крыле. Рамфоринх дергался всем телом и пытался тяпнуть зубастым клювом за руку.

Я с неприятным ощущением рассмотрел его – кровь запеклась, но наверняка недавно. Точно, пулевое ранение. Похоже, сегодня подстрелили. Алексей весь день на глазах, Костя не стрелял, говорит. Да и Галюченко с чего врать? Получается, не в меловом мы периоде, а где-то в заповеднике? Фашисты, получается, рядом. Но зачем им в собственный экспонат из винтовки или пистолета стрелять? Непонятно. Охотились бы, так дробью, это ж тыл у них – значит, выбор есть, из какого оружия развлекаться. А тут… Да какой к черту заповедник!

– Как думаешь, Петр Иванович, винтовкой подбили или из пистолета? Из пистолета не попасть, наверное.

– Штучно не попасть, – подтвердил стрелок, – а если в стаю, то можно. Они через ту скалу плотненько летят, один к одному, как в строю.

Выяснилось, что совсем недалеко джунгли перегорожены каменной стеной, может, пятнадцать метров высотой, а может, и двадцать. Каменную гряду выперло, так и тянулась на несколько километров до самого моря, а то и дальше. Костя, когда рекогносцировку с дерева проводил, скалы, из джунглей торчащие, обозначил. И объяснить толком тогда не смог, почему вихлястой линией они идут, – в зелени не видно, и все. На том и остановились.

Оказалось, стена почти отвесная. Галюченко рассказал, что рамфоринхи красиво, потоком, подлетают к скале, собираются плотнее и всей этой рекой огибают сверху, переваливают через нее.

– Получается, с другой стороны его подстрелили?

– Выходит, что так, – растерянно подтвердил Петр Иванович. – Я туда не полез, никак без лестницы. Да и лестниц таких длинных в жизни не видел.

Какая уж лестница – через скалу высотой метров в двадцать, по его же описанию, но придираться я не стал. По всем раскладам надо на разведку идти. И нашим будет что доложить про это странное место под самым Берлином, о том, что вокруг творится. Да и самим, может, удастся понять, как отсюда выбираться. Мы ведь даже координаты вычислить не смогли. Только вот скала… надо на ту сторону попасть. В обход?

Я и не заметил подошедшего Алексея. Экипаж весь постепенно подтянулся к костру – на рамфоринха посмотреть. Морды хмурые, понятное дело, чем такое открытие обернуться может. Я стал прикидывать, сколько патронов осталось. Галюченко доложил об остатке боезапаса. Получилось, что от изначального комплекта больше половины в наличии. Но это если в воздухе, где бой обычно короткий. А если на земле оборону держать? Расслабились. Отдыхаем в полный рост.

Доклад Галюченко Алешка слышал и будто прочитал мои мысли:

– Скала – не стена, трещины там, ступеньки. Веревки возьмем и переберемся. Строп парашютных у нас – хоть на Монблан собирайся, хоть такелажем каравеллу оснащай.

На Монблан не нужно совершенно, да и не хотелось. А идею бредящий морем штурман подал здравую.

– Завтра на разведку. Командует Морозов, он же узлы морские вяжет, Галюченко – проводник, Климов – член разведгруппы.

Тянуло, конечно, самому пойти, да и у меня с наземной разведкой какой-никакой, а испанский опыт, но комсостава всего двое в наличии, а в веревках Морозов специалист, значит, оставаться в лагере мне.

Уже все спать ушли, а я сидел, привалившись к дереву. Привыкли, что вокруг никого нет, кроме зверья. Теперь этот выстрел. Ничего совсем уж неожиданного, война, но эти три недели в джунглях, неизвестно где, – не ожидали мы врагов так близко.

Темно, угли костра в черноте красным пятном, будто подвешены в ночной темноте. Спать никак не тянуло. Мысли, приходящие после отбоя, бессонница стали уже делом обычным. Плохо это, и настроение себе поганить, и не высыпаться к утру. Солнце встало – работать надо, а не зевать и потягиваться. Мысли одни и те же – Ленинград, как там мои, эскадрилья, где нас похоронили давно, конечно. Хотя мы вроде бы и вне календаря – сколько здесь прошло, ко времени, там прошедшему, отношения не имело. Но все равно чувствовалось, что похоронили. Вернулось ли звено Шабанова, вылетали мы с ними той ночью почти одновременно. Испания вспоминалась, Хименес, не долго его и знал, а запало. Соня, с чего бы Соня? Но тоже…

Послышались шаги, рядом присел Алексей, я-то думал, дрыхнет давно.

– Чего не спишь?

– А ты? – спросил штурман, оно и понятно, что отвечать – не спится, и все, но он продолжил: – Мысли. Лезет в голову всякое.

– Вот и мне… – Я поелозил, плотнее вминаясь в корни дерева, вздохнул и вдруг выдал: – Ленинград, эскадрилья, Соня…