Вопросы борьбы в русской истории. Логика намерений и логика обстоятельств

После окончания смуты в 1618 г. (Деулинский мир с Польшей на 14,5 лет, последовавший за неудачным походом Владислава на Москву в 1617–1618 гг.; с Владиславом, кстати, шли обиженные на Романовых казаки) Россию можно было брать голыми руками, однако аккурат в 1618 г. в Европе началась Тридцатилетняя война, полыхавшая до 1648 г. К этому времени русские успели восстановиться настолько, чтобы в 1650-е годы нанести поражение полякам (хотя и сами несколько раз оказывались в исключительно тяжёлом положении).

В 1920-е годы, после окончания гражданской войны СССР был в крайне уязвимом положении. Однако противоречия между британцами и американцами, между англосаксами и немцами, между Францией и Великобританией, наконец, между Рокфеллерами и Ротшильдами позволили Сталину и его команде сыграть на этих противоречиях, разгромить гвардейцев «кардиналов мировой революции» и приступить к строительству Красной империи.

Мораль: кризис – это угроза, но кризис – это и возможность рывка. Разумеется, для тех, у кого есть для этого воля и разум. То есть для субъекта стратегического действия. Если в условиях XVII в. из смуты можно было выбираться на ощупь, совершая ошибки, не имея картины будущего, т. е. на инстинктах, то сегодня ситуация иная. Сегодня из исторической ловушки, в которую загнали страну горбачёвщина и ельцинщина на радость глобальным ростовщикам, Россию может вывести только субъект стратегического действия, т. е. субъект, обладающий стратегическим видением, опирающийся на национальную традицию и играющий на глобальном поле, т. е. русский субъект международного класса, масштаба и уровня. Кризис может помочь только такому субъекту, девиз которого: «Пусть сильнее грянет буря!».

Конспирология, капитализм и история русской власти (Введение к программе-направлению «Конспирология»)[2]

Вам дано знать тайны Царства Божия, а тем внешним всё бывает в притчах. Так что они своими глазами смотрят, и не видят; своими ушами слышат, и не разумеют

(Марк 4:11–12).

В этом мире всё не такое, каким кажется

(фраза из фильма «Теория заговора»).

Миром управляют оккультные силы и их тайные общества.

(Б. Дизраэли)

I

Книгой B. A. Брюханова «Трагедия России. Цареубийство Александра II» мы открываем новую программу-направление серии «Мир. Хаос. Порядок» «Конспирология». Обычно под конспирологией (от англ. conspiracy –

заговор; «conspiracy», в свою очередь, восходит к латинскому «conspiratio» – созвучие, гармония, согласие, единение и… тайное соглашение, сговор, заговор и даже мятеж) имеется в виду сфера знания, в которой история, особенно резкие её повороты, рассматривается сквозь призму тайной борьбы, заговоров и контрзаговоров неких скрытых сил – орденов, масонских лож, спецслужб, тайных международных организаций и т. д., и т. п. Часто к конспирологическим штудиям относятся как к чему-то несерьёзному, легковесному, а то и просто одиозному. И для этого есть вполне резонные причины.

Немало конспирологических работ исходно написано в погоне за сенсацией и заработком, отсюда – легковесность и примитивность, часто – непроверенность фактов и т. д. Многие конспирологические работы суть не что иное, как своеобразные «акции прикрытия», цель которых – либо отвлечь внимание от главного, от «базовой операции», заставить публику сконцентрировать внимание не на том «шаре», не на том «напёрстке», да ещё «наварить» на этом (очень похоже, что «Код да Винчи» из этого ряда), либо привлечь внимание к какой-либо теме и проблеме, разрекламировать какие-либо структуры (или лиц) как якобы обладающие неким скрытым могуществом и т. п.

Не прибавляет доверия к конспирологии и то, что порой она становится элементом неомифологических конструкций (борьба «Добра против Зла», «сил Бытия против Небытия» и т. п.). В таких случаях реальный и часто корректный сам по себе анализ компрометируется вненаучным характером схемы, элементом которой он оказывается и в которой научные термины пересыпаны религиозными, мифологическими и т. д., являются их функцией. Особенно когда схемы эти подаются как озарение (типа распутинского «я так вижу»), которое на самом деле представляет собой (пост) модернистскую версию мракобесия, шаманского камлания.