Воронеж – река глубокая

— К нам идет! — воскликнул Рогдай и показал на лейтенанта.

Тот шел в нашу сторону, как пьяный, и почему-то вздрагивал. Его выворачивала рвота.

— Бежим!

И мы пустились бежать, не чувствуя земли под ногами. Мы наткнулись на проволочное заграждение, сумели перескочить через него, ободрав в кровь ладони и лодыжки, вбежали в сад и налетели на строй крас­ноармейцев. Перед строем расхаживал знакомый майор.

— Там, там! — закричали мы.— Там танкистов...

— Отставить! — скомандовал майор.

Строй встал по команде «вольно».

— Они упали... Тот, без фуражки...

— Отставить! — повторил майор, потом разозлил­ся: — Что там делали, чертово семя? Какого черта туда занесло?

— Маму искали,— ответил я.

— Кто ее там ищет?! — вырвалось у него. Он сунул руку в карман, вынул пузырек с какими-то каплями, отпил прямо из горлышка, сплюнул, спрятал пузырек, потер рукой сердце.— Кто вы такие?

— Васины,— раздался голос. Мы увидели Хасана. Он стоял в строю.— Нашей медсестры дети. Надежды Сидоровны. Почему не поехал? Где машина? Почему безобразия? Они должны ехать с подполковником. Та­кой приказ их мама дала.

— Отставить! — опять рявкнул майор и смутился.— Абдулаев, уведи их.

Я вспомнил, где видел майора — в госпитале, но он был в халате, на халате не было орденов, и это сбило меня с толку.

Куда вести? — вышел из строя Хасан.

— Веди на кухню. Скажи, чтоб накормили.

ГЛАВА ТРИНАДЦАТАЯ

Повар дядя Петя, усатый и рыхлый мужик, рассте­лил шинель прямо на земле.

— Спите, махновцы! Держи на сохранность, потом отдашь.— Повар протянул книжку.

Над ухом лошадь жевала сено. Она смотрела на мир задумчиво, жалела, может быть, людей, может, и себя... Изредка она поднимала голову, прислушивалась, фыр­кала и начинала жевать сено.

Я прочитал название книги: «Герой нашего време­ни». Про что книга?

Рогдай спал. Он вскрикивал во сне, я толкал его в бок, он затихал, затем опять что-то быстро-быстро говорил.

Я не мог заснуть: столько за день навалилось на меня, я не хотел вспоминать, но перед глазами проплы­вали картины увиденного...

На огороде с морковкой расстреляли четырех пар­ней. Не врагов, наших. Не верилось, что их расстреляли.

В голове у меня были заложены ответы на подобные вопросы: «шпион», «враг народа», «предатель». По­следнее, пожалуй, было самым подходящим. И я про­штамповал ответ: «Они были трусами...» А трусов вообще даже в нашем дворе лупили и презирали.

«Что такое быть храбрым?» — подумал я.

Быть храбрым...

Как-то ребята с нашего двора поехали в СХИ (сельскохозяйственный институт) за подснежниками. Была ранняя весна, на деревьях прорезались малюсень­кие листочки. Мы подошли к Лысой горе, поднялись на нее. Наверху рос куст черемухи. Я полез под него, чтоб нарвать цветов. Что-то зашуршало по листьям под кустом. Я увидел змею.

Я перепугался до икоты, с перепугу не рассмотрел желтых пятнышек на голове змеи.

Ребята прятали неоттаявшего после зимы, вялого ужа за пазуху, обвивали им шеи.

— Трус! — кричали мне мальчишки.— Ужака испу­гался!

Они кричали еще более обидные слова.

И чтоб доказать храбрость, я пошел на испытание: на повороте, где пятый номер трамвая делал круг, лег на рельсы. Подошла «пятерка». Ползла она медленно, трынчала беспрерывно, я лежал... Трамвай остановил­ся, выскочила вагоновожатая...

По моим тогдашним понятиям, храбрость — это что- то очень похожее на безрассудную отчаянность, чуть ли не хулиганство. Чтоб увидели и ахнули. Мне для храбро­сти требовались зрители. Когда я оказался под кро­ватью во время бомбежки, я струсил. Я искал оправда­ния своему малодушию. И я решил, для успокоения, что никогда бы не стал выпрыгивать из настоящего танка, если бы оказался членом экипажа.

Храбрость...

А может быть, храбрость — это все выдумки, просто люди хвалятся, когда уже бояться нечего? Кого мог я назвать храбрым?

Лихорадочно вспоминал увиденное за день, анализи­ровал факты дня. Кто? Кого можно назвать героем? Военврача? Чабана? Хасана? Старушку, которая взяла к себе в дом умирающего Фролова? Если у нее немцы найдут раненого бойца, они ее расстреляют. Может быть, она герой?

Какой же она герой? Старая, с больными ногами. «Басурман...» Нет, я не мог признать ее героем, потому что никакого геройского вида у нее не было.

Может быть, героем был бравый лейтенант?

Я не мог найти ответа. Кругом были просто люди, смертные, слабые, и их поступки были простыми и по­нятными.

Повар долго не возвращался.

Еще я успел подумать, что здорово, необычно спать на солдатской шинели, когда рядом стоит лошадь и жу­ет сено. Рассказать бы нашим ребятам, вот бы они завидовали!

ГЛАВА ЧЕТЫРНАДЦАТАЯ

Проснулись мы от лязга гусениц — тягач втягивал огромную пушку в неглубокую балочку, поросшую орешником. Орехи еще не налились ядрышками.

Лошадь прядала ушами, наклонив голову, наблюдая за тягачом, в котором было очень много лошадиных сил. Тягач внушал ей лошадиное уважение.

- Проснулись, чумазые! — поприветствовал нас повар.

На нем было все чистеньким, хотя он и шуровал у котла на колесах. Халат беленький, колпак беленький. Орудия поварского труда блестели дружно и весело.

— Золотая рота, мыться! — распорядился повар.