Воронеж – река глубокая

Потом я видел через окно, как она сидела на скаме­ечке около шведской стенки и ребята стояли вокруг учительницы, смеялись, что-то увлеченно рассказывали.

Часа в четыре раздалась команда:

— Выходи строиться!

Ребята молча построились в колонну по четыре и пошли к вокзалу километров за восемь. Я не пошел провожать, на вокзал пошли самые близкие.

Тетя Груня шла, утирая концом платка глаза, ее поддерживала Зинка. Зинка обняла мать одной рукой за пояс, в другой держала сиреневые лодочки. Шла она босиком.

Директор школы тоже пошла со всеми. За это лето она третий раз провожала учеников на вокзал.

ГЛАВА ШЕСТАЯ

Куры разбрелись... Одна копалась в огороде, вторая прогуливалась по улице, третья взгромоздилась на пле­тень и сидела нахохлившись, точно обиделась: съели люди ее законного мужа. Слыл Петька озорником, драл соперников по соседству, носил, как орден, рыжий хвост. Очень гордая птица. Куры ходили за ним, как за ка­менной стеной,— сытые, организованные, умиротворен­ные. Разве куры могли уразуметь, что Лешку призовут в армию и по такому событию Петьку отправят в котел? Был Петька последним представителем мужского пола во дворе Чередниченко, да и он сгинул.

...Вначале я не признал ее — стоит какая-то женщи­на в военной форме. В сапогах. На отложном воротни­чке гимнастерки зеленые треугольники — знаки разли­чия. Форма выутюжена, ладно подогнана.

Военной оказалась тетя Клара.

— Своих не признаете? — засмеялась она.

Мы прошли в хату, сели чинно на лавку, с любопыт­ством поглядывая на нашу бывшую соседку,— она казалась иной, чужой. Я понял, почему возникло такое ощущение,— помимо военной формы, она еще коротко подстриглась.

— Садитесь, мальчики, присаживайтесь!

Она сама еще не пообвыкла в новом одеянии. Терялась. Не знала, куда девать руки,— засовывала под ремень, закладывала за спину. Руки жили самостоя­тельно, без воли хозяйки.

— Поужинаем? — спросила она.

— Тебя взяли в армию? — спросили мы.

— Вроде... — ответила она и засуетилась.

Покашливая, переставила на столе с места на место банку с американской тушенкой.

— Паек выдали,— сказала она.— А где Груня?

— Пошла провожать Лешу на вокзал. Разве не знаешь? Ребят призвали. Гуляли два дня,— сказал Рогдай,— Алька на проводах напился и набузил.

— Ах да, вспомнила! Верно, верно,- ответила тетя Клара и замолчала.— Разговор в штабе был о при­зыве.

Она скрывала что-то... Важное и невеселое. И чув­ствовала себя виноватой в чем-то перед нами.

В чем?

Я показал украдкой брату кулак, чтоб не выдавал, не рассказывал о моем кураже на проводах, о том, что бегал с дрыном за Гешкой.

Открыли банку с американской свиной тушенкой. Вкуснота! Мазали тушенку, как масло, на ломти хлеба. Ее даже не обязательно было разогревать.

Света не зажгли. В хате по углам скапливалась темнота. За окном буянил закат — завтрашний день, по приметам, обещал выдаться ветреным.

— Ешьте, угощайтесь, наливайте чаю, сахару бери­те. Каждому по куску,— хлебосольничала тетя Клара. И добавила вкрадчиво: — У вас теперь будет свой паек.

Я жевал угощенье, хлебал морковный чай внаклад­ку.

«Теперь она военная,— соображал я.— Теперь она будет жить в казармах, как все военные. Сказала про паек... Кто его нам даст? За что? Паек задарма не да­ют».

— Три банки тушенки и полкулька яичного порошка оставим хозяйке. Она кормила вас. Как-то рассчитаться следует. Неудобно без ответа. Груня последним дели­лась.

— Уходим, значит, отсюда? На новую квартиру?

— Уходим.

— Куда уходим?

— Потом скажу. Когда найдется ваша мама, На­дежда Сидоровна. Пока я в ответе за вас. Надежда Сидоровна жива. Потерялась, случается на войне. На­верное, осталась по ту сторону фронта. Я постараюсь ее найти там, разыскать.

— Как «там»? Там же немец. Кто тебя в Воронеж пустит?

— Разве я сказала: «там»? Это вам показалось. Я хотела сказать... Для чего живет человек на земле? Скажите мне...

Она заговорила не о том, что ее волновало, о чем болела душа, говорила для отвода глаз, громко и важно, и очень много.

— Человек рожден,— говорила тетя Клара,— чтоб работать, чтоб дети его были счастливыми. Война — скотство. На войне убивают друг друга. В такие дни, как теперь... Может всякое... Растеряется человеческое, до­брое, но в конце концов добро и правда победят. Гитлер проиграет войну, его убьют, как гадину, неотвратимо, но он останется победителем, если разрушит в вас челове­ка... Вы обязаны сдать экзамен на человека.

Раньше, в Воронеже, когда она начинала рассуж­дать в подобном же духе, батька говорил: «Гимнази­стка. Хлебом не корми, дай поговорить о высоких материях. А спроси, чем отличается Первый Интернаци­онал от Третьего, не скажет. Нет классового чутья».