Воронеж – река глубокая

— Они, они,— сказал шофер.— Минеры.

Не понимаю,— сказала женщина.— Почему тог­да смешки? Абрам Самуилович позвонил, поднял, как всегда, панику, мы обежали двор, людей вывели, бетон стынет. Сделали замес... Цемента дали всего ничего, три тонны. Килограммов двести впустую схватится. Поду­маешь, показалось, что тикает. Может, мыши скре­бутся.

— Это у вас в голове скребется,— грубо сказал я.— Зинченко, начальник, кончай ржать! Зачем нас сюда привезли?

— Цэ дило! — наконец посерьезнел старший сер­жант, расправил комсоставский ремень на поясе.— Начихать на цемент. Всех с улицы за три квартала. Хорошо, что приехали в комплекте. Галя, Галочка, распредели посты. Оцепите бегом завод, чтобы никто не прошел, не пролетел. Так... На территорию иду я, Белов, не сдрейфишь, пойдешь?

— Я завсегда,— сказал Валька и тихо улыбнулся..¹

— Тоже с вами,— подал голос я.

— Нет, друг, оставайся здесь...

Старший сержант опять было засмеялся, но. увидев печальное лицо женщины, сдержался.

— Рука дрогнет... Если потребуется, позову. Дей­ствуйте! Чтоб никого поблизости. Так... Двинули. Бери инструмент.

Но старший сержант пошел не сразу.

Постоял минуту, набрал в грудь воздуха, плотно застегнул воротничок, из-под которого на миллиметр выглядывал, как положено, белый кантик, стряхнул шапкой пыль с сапог и пошел. Валька нес следом ин­струмент в сумке. Белов шел как-то боком, как котенок, который учится ходить.

— Девочки,— начала Галя...

Хорошо, что назначили ее старшей. Я не обиделся. А если и обиделся, то совсем немножко: старшиной назначил меня, а как дошло до дела... Другому власть отдали.

Мне выпало идти с Веркой в начало улицы. Верка шла рядом злая, аж глаза потемнели.

— Галечке все... Подбивается. Ух, немецкая шлюха! Я ей за...

— Ты чего бормочешь? — остановился я. Чего язык распустила, как помело? Как тебе не стыдно!

— И ни капельки,— огрызнулась Верка. Я наконец догадался, что ее тоже возмутило решение Зинченко назначить старшей при выполнении первого задания Галю. Но мало ли что бывает на фронте, а сейчас мы были на передовой, впереди наступающей цепи.

— Приказы начальников не обсуждаются, — сказал я.

— Какой он мне начальник!

— Прекрати! — разозлился я.— Мы на боевом за­дании. Человек пошел на смерть. Ты представляешь, что такое бомба замедленного действия?

— Мы их еще не проходили.

— Каждую минуту может сработать... Как даст. И от Зинченко с Беловым потрохов не останется.

— Сколько пролежала, ничего не случилось, и сей­час ничего не случится. Сколько их валяется по го­роду.

— И рвутся каждый день. Ты знаешь, не тебе объяснять.

— Так это опасно? — вдруг остановилась Верка и побледнела.— Зачем же он пошел? Зачем его посла­ли?

Она повернулась и побежала к заводу, я еле догнал ее. ухватил за подол, потом за руку, потащил по улице. Она вырвалась и вдруг сникла, из глаз полились слезы. Обильно, как мелкий дождик, который моросит недели две. Я был не рад, что завел с ней разговор, лучше бы она позлилась и не догадалась, что наш старший сер­жант и Валька пошли в объятия смерти, что там... Одно движение, или где-то в чреве толстой стальной чушки, начиненной сотнями килограммов тротила, повернется на единственный зубчик колесико, соединятся провода, и. Страна не досчитается двух сыновей.

— Алик, Алик,— скулила Верка, кусая ногти.— Зачем они пошли? Стрельнули бы издалека.

— Не реви, он опытный, он все сделает. Шашку подложит. Да идем, выполняй приказ. Бикфордов шнур видела? Зажжет... Ты же сама знаешь, мы же проходи­ли, как подрывают фугасы.

— Я забыла все.

Убегут, а она рванет. Красиво.

— Ой, ой, как же я... У меня... Накаркать могу, у меня такой характер, как скажу, так и получается, и все плохое. Что же раньше не сказал?

— Бежим, вот уже улица кончается. Гляди, мужик на лошади заворачивает. Назад. Стой! Назад!

Я схватил под уздцы лошаденку. На телеге с фа­нерным ящиком для хлеба сидел мужичонка в немецкой шинельке.

— Отпусти, леший! — заорал мужичонка на меня в свою очередь.— Пусти, а то как гвоздану кнутом, идол. Мне за хлебом...

— Ну, вороти,— подлетела Верка и толкнула в бок лошадь, та зашаталась и присела на задние ноги, мужи­чонка икнул и опустил кнут.

— Чо? Чо? Чо вы, бешеные?

— Тебе говорят, чурбан, нельзя! — подскочила к не­му Верка, вырвала вожжи и завернула подводу.

— Чо нельзя? Караул! Люди, ратуйте! Каратели пришли!

— Батя,— подошел я,— на заводе бомбу нашли. Может взорваться. Ее обезвреживают, никому нельзя посторонним приближаться. Тебе жизнь дорога?

— Аллах с ним! — внезапно переменила решение Верка и бросила вожжи. Они потянулись по земле и по­пали под колесо. Лошадь остановилась. Тощая лоша­денка ничему не удивлялась, насмотрелась такого, что стала философом: сколько ни крути, конец один.

— Так бы и объяснили, а то рвут, гикают, ска­женные! — выдернул из-под колес вожжи мужичонка, вскочил в телегу, перекрестился и завертел над головой кнутом, как ковбой лассо. Телега загремела по булыж­нику. Полы немецкой шинелишки хлопали, как крылья. Мужик свернул в боковую улицу.

— До чего народ непонятливый,— сказала Верка— Сколько времени прошло? Скоро рванет?