Воронцовский упырь

Белый «Мерседес» быстро домчал Романа до его многоэтажной окраины. Он вышел из машины, как всегда, поблагодарил водителя. Орава головорезов глядела на невзрачного Романа в истертой дубленке с восхищением — как он мигом сумел наладить дело, которое начало было разваливаться из-за ареста Заславского и болезни Романа.

— Что-то я, между прочим, не вижу здесь нашего Женечку? — вдруг заметил Роман отсутствие одного из братков.

— Ему звонили и домой, и на мобильный, не отвечает ни тот, ни другой, — сказал кто-то.

— Странно, — пожал плечами Роман. — А ведь он мне очень нужен. Ну ладно, до свидания. Я хочу спать…

Он поднялся к себе на седьмой этаж, разделся, налил стакан кефира и стал смотреть по телевизору ночные новости. Потом немного подумал и набрал номер телефона.

— Алло! — ответил мужской голос. — Алло, я слушаю вас…

В планы Романа не входило разговаривать с этим человеком, и он хотел было положить трубку, но тот предупредил его.

— Это Роман Ильич? — вдруг крикнул мужской голос. — Я чувствую, это вы… Где Нина, скажите мне, пожалуйста, я умоляю вас…

Роман положил трубку и набрал другой номер, взглянув на часы, — шел уже первый час ночи. И опять мужской голос:

— Я вас слушаю… Что вы молчите? Кто это? Говорите же, не тяните душу…

Роман положил трубку, потом пошел в крохотную прихожую, вытащил из кармана дубленки пачку «Парламента», закурил.

«Курить заставляют, сволочи, — подумал он злобно. — Душу им тянут, видите ли. А есть у них душа-то?»

Он выкурил сигарету, разделся и лег под теплое ватное одеяло. День был трудный, но плодотворный, и можно было бы спокойно заснуть с сознанием выполненного долга. Но… не спалось. Было безумно тоскливо и одиноко. Хотелось выть волком от этого окаянного одиночества. Калейдоскопом проносилась его сорокасемилетняя жизнь…

…Шестьдесят пятый год. В июле Ромка приехал в Москву искать счастья. Ему все равно было, куда ехать, когда умерла от инфаркта мать, а отчим выкинул его на улицу, на следующий же после похорон день приведя в дом молодую жену. Ромке было тринадцать, он был хил и невзрачен, как-то противостоять здоровущему отчиму не мог. А почему он не поехал из Иршанска в столицу Украины Киев, а поехал именно в Москву, он до сих пор не понимает. Может быть, тогда бы его жизнь потекла по другому руслу. Судьба…

Ромке очень жалко было своих зачитанных до ветхости книжек, оставшихся в доме, — Дюма, Джек Лондон, Майн Рид, Жюль Берн, — их ему покупал еще покойный отец. А больше ничего не было жалко, только себя самого. На нем были серые потертые брюки, которые были ему малы, и такой же пиджачок клоунского вида. Он прекрасно знал, что представляет собой жалкое зрелище. И он был страшно стеснителен. В кармане лежало три рубля, ему дала их еще покойная мама, перед тем, как ее увезли в больницу, откуда она уже не вернулась. «Сынок, у тебя скоро день рождения, это тебе на подарок, у меня больше нет. Вернусь, дам еще». Не вернулась. А в свой день рождения, тринадцатого июля, Ромка ехал зайцем в Москву. По вагону разносили пирожки, бутерброды, лимонад. Ромка хотел купить себе пирожок и бутылку лимонада, рванул трояк из кармана, трояк зацепился за крючок от перочинного ножичка, и от него оторвался кусочек. С ужасом Ромка глядел на этот рваный трояк, последнюю надежду… Он дрожащими пальцами протянул толстой разносчице этот трояк, еще на что-то надеясь. «Да он рваный. Не приму, — фыркнула толстуха. — Кусок вон оторван. Мне что, из своих выкладывать за тебя? Давай другие деньги». — «А других у меня нет», — пролепетал дрожащими губами Ромка. «Мое-то какое дело? Твои проблемы», — улыбнулась разносчица золотыми зубами и пошла дальше. До Москвы он ехал голодный, ему страшно хотелось пить, но трояк никто не хотел принимать.

Соседи по вагону жрали жареных куриц, варенные вкрутую яйца, помидоры, огурцы, пили пиво и водку, а он сжался в уголке и старался не думать о еде…

На Киевском вокзале в Москве голод его усилился до кошмара. Резало в желудке, кружилась голова, донимала жара. Он побродил по Москве, впечатления от столицы на время заглушили чувство голода. Но голод опять дал о себе знать к середине дня. Он попытался сунуть свой трояк лоточнице на Киевском вокзале.