Воронцовский упырь

«Иди в сберкассу, тебе там поменяют», — посоветовала лоточница. Это обнадежило Романа, и после долгих поисков он все же нашел сберкассу. И вот… он на улице с тремя новенькими рублями в кулачке. Он чувствовал себя богачом. Он купил пирожков, лимонада, сел на скамейку и с жадностью поел. Потом пошел ночевать на скамейку на Киевском вокзале. Вокзал казался ему чем-то вроде дома… Потом утро, прогулки по городу. Красная площадь, ГУМ, Большой театр — незабываемые впечатления. Но… трояку пришел конец, И снова наступил голод. Головокружение, рези в желудке, пелена перед глазами… Что-то надо было делать. Но что? Клянчить деньги у прохожих? Он не мог, язык бы у него не повернулся, лучше умереть с голоду. Но это легко сказать. И он на вокзале приметил подходящий широкий карман и залез в него, зная, что толстый мужик положил туда сдачу с червонца, не менее рублей семи. Залез он аккуратно, мужик ничего бы и не заметил, но тетка-доброхотка, шедшая сзади, восстановила справедливость. «Мужчина! — благим матом заорала она. — К вам в карман лезут! Хватайте его!» От мощного удара кулаком в лицо Ромка полетел на асфальт, больно ударившись затылком. «Падло! — гаркнул толстяк. — Падло подзаборное!» И пнул ногой валявшегося на земле Ромку. Слезы обиды брызнули у того из глаз. «Извините, — крикнул он отчаянным голосом, боясь, что толстяк убьет его. — Я есть очень хотел!» Всю жизнь он стыдился этих своих слов, он стыдится их и теперь, в эту бессонную ночь, когда в железном ящичке, стоящем в стареньком серванте, лежат на мелкие расходы тридцать тысяч долларов и он без всякого ущерба для себя может прикурить от стодолларовой бумажки. «Есть хотел — на, жри! — Толстяк поднял с земли кусок какой-то мерзкой гнили и стал совать его в лицо Ромке. — Я эти деньги потом и кровью зарабатываю, а этот щенок шелудивый…» — «Ну, так-то уж не надо, — заступилась даже тетка-доброхотка. — Проучили, и ладно. Отпустите теперь. Он свое получил, неповадно будет». — "Щас, да! — ярился толстяк. — Я его накормлю до отвала, а потом в милицию сведу, вы свидетельницей будете.

Сядет, милый, в колонию, там прыти поубавят. На, жри, жри", — тыкал он в лицо Ромке зеленую гниль.

Она уже попала Ромке в рот, из глаз его потекли слезы, он извивался на асфальте как червяк, раздавленный могучей ногой. И вдруг… толстяк как-то мгновенно грохнулся навзничь. Ромка обернулся и увидел здоровенного парня лет двадцати, загорелого до черноты. Его загорелое лицо контрастировало со светлыми, почти белыми кудрявыми волосами. Светло-голубые глаза светились задором и весельем от осознания собственной силы. Ромка, валяясь на земле, и не заметил, как парень двинул мощным, поросшим светлым пушком кулаком в челюсть толстяка, наклонившегося над ним. «Милиция!» — скулил толстяк. «Молчи, падло! — пригрозил парень. — Убью, если вякнешь что-нибудь». Публика быстро стала расходиться. Теткадоброхотка со своими авоськами исчезла первая. Никто не хотел связываться с почти двухметровым парнягой.

«Вставай, — подал он Ромке руку, и тот встал. — Поедем ко мне. Отъешься хоть. Лежать!!!» — рявкнул он на толстяка.

Он обнял Ромку своей мощнейшей рукой за шею и повел к электричке. Сзади их догнал милиционер.

«А ну-ка стой! — крикнул он. Высокий парень обернулся. — А, это опять ты? — скривился милиционер. — Бузишь? Без этого не можешь? Опять тебя на пятнадцать суток сажать, что ли, Заславский?» — «Себе дороже, сержант, — широко улыбался парень. — Сам посуди, этот мордоворот парня насмерть бил, а он голодный, помочь ему надо. Чему вас учил товарищ Дзержинский, Железный Феликс, вспомни, сержант?» Сержант попытался вспомнить, морща крохотный лобик. «Иди, Заславский, — сказал он, так и не вспомнив, чему учил Железный Феликс. — Тебя сажать — точно себе дороже, ты и за решеткой покоя никому не даешь». — «Все на борьбу с беспризорностью! — напомнил Заславский. — Вот чему учил Феликс Эдмундович. Лучше, сержант, посади толстого за истязание малолетних. — Он понизил голос. — А еще лучше, слупи с него червонец за нарушение общественного порядка. Он трус, он клюнет…» Сержант призадумался над предложением и, видимо, решил его принять, так как сразу же направился к толстяку, а Заславский, обнимая чудовищной рукой Ромку за цыплячью шею, шел с ним к электричке.

Уже через сорок минут он вел его по лесной дорожке к себе домой. «Эдик меня зовут, — представился он. — Фамилию знаешь. А ты кто будешь таков?» — «Ромка я, из Иршанска, с Украины. Мать умерла, отчим из дома выгнал». — «А что? — нимало не удивился Эдик. — На хер ты ему нужен, лишний рот. А у меня самого отчим, Вовка его зовут. Хороший парень, алкаш только, все пропивает, падло…»

Он привел Ромку к себе в уютный небольшой домик с верандой. На веранде возился пятилетний пацан.

"Братан мой, Серега, — небрежно представил его Эдик, — Иди сюда, Серега, я тебе крем-соду купил.