Ворота Расёмон

Голос: Прекрати изображать из себя сильную личность. В душе ты слаб, только хорохоришься, чтобы закрыться от общественного осуждения.

Я: Ещё бы! Это самое главное! Если быть открытым для осуждения, оно тебя раздавит.

Голос: Каков наглец!

Я: Я совсем не наглец. От любой мелочи моё сердце сжимается – будто от прикосновения льда.

Голос: Полагаешь себя талантом?

Я: Конечно, я талант. Но не гений. Будь я гением – спокойно почивал бы на лаврах, как Гёте.

Голос: Любовь Гёте была чистой.

Я: Ложь. Россказни литературоведов. В тридцать пять Гёте внезапно сбежал в Италию. Да, сбежал – иначе не скажешь. Только он сам и госпожа фон Штейн знают, что произошло в действительности.

Голос: Это самооправдания. Оправдывать себя легко.

Я: Ничего подобного. Было бы легко – на свете не существовало бы адвокатов.

Голос: Пустозвон! От тебя все отвернутся.

Я: Что ж, у меня останутся деревья и вода – они меня вдохновляют. И библиотека – триста с лишним книг, японских, китайских и европейских.

Голос: Тебя перестанут читать!

Я: Мои читатели – в будущем.

Голос: А будущие читатели принесут тебе средства к существованию?

Я: Этого и нынешние читатели не приносят. Самый большой гонорар за рукопись, который я получил, – десять иен за страницу.

Голос: Но у тебя же есть капиталец?

Я: Только участок земли в Хондзё величиной с кошачью шкурку. И в лучшие свои времена я не имел более трёхсот иен в месяц.

Голос: По крайней мере, у тебя есть дом. А ещё «Хрестоматия новой литературы»[131]…

Я: Дом я с трудом содержу. А деньги за хрестоматию можешь забрать себе. Мне досталось всего четыреста или пятьсот иен.

Голос: Ты ведь составил хрестоматию. За одно это тебе должно быть стыдно.

Я: Но почему?

Голос: Ты заделался педагогом.

Я: Ну уж нет. Это педагоги мечтают, чтобы мы заделались ими. Я просто не стал им уступать свою работу.

Голос: По-прежнему считаешь себя учеником Нацумэ-сэнсэя[132]?

Я: Конечно, я его ученик. Ты, наверное, знаешь только Сосэки-поэта. А не Нацумэ-сэнсэя – безумного гения.

Голос: У тебя нет своих мыслей. А те, что случайно появляются, – противоречат сами себе.

Я: Значит, я развиваюсь. Только дураки считают, будто солнце можно вместить в тазик.

Голос: Твоё высокомерие тебя погубит.

Я: И мне иногда так кажется. Что ж, быть может, я не из тех, кто умирает своей смертью.

Голос: Видимо, смерти ты не боишься? Да?

Я: Я боюсь умирать. Но это не слишком сложно. Я вешался два раза. Мучаешься секунд двадцать – а потом даже приятно. Если я столкнусь с тем, что горше смерти, я без колебаний умру.

Голос: Отчего ж ты до сих пор не умер? Ведь в глазах окружающих ты преступил закон?

Я: Знаю. Как Верлен, как Вагнер, как великий Стриндберг.

Голос: И ты не искупаешь свои грехи.

Я: Искупаю. Нет лучшего искупления, чем страдания.

Голос: Ты безнадёжно порочен.

Я: Напротив – я очень добродетелен. Будь я порочен, я бы так не страдал. Да ещё и пользовался бы любовью, чтобы выжимать деньги из женщин.

Голос: Тогда ты, наверное, дурак.

Я: И правда. Я, наверное, дурак. Вроде того, который написал «Исповедь глупца»[133].

Голос: Ещё и очень наивный.

Я: Если главное – не быть наивным, то чтить следует в первую очередь коммерсантов.

Голос: Ты якобы презирал любовь. А потом вдруг поставил её превыше всего.

Я: Отнюдь. И сейчас не ставлю. Я поэт. Я художник.

Голос: Разве ты не пренебрёг ради любви и родителями, и женой, и детьми?

Я: Неправда. Я пренебрёг ими ради самого себя.

Голос: Значит, ты эгоист.

Я: Увы, не эгоист. Но хотел бы стать эгоистом.

Голос: Жаль, что ты возводишь эго в культ, как принято в современном мире.

Я: Я ведь современный человек.

Голос: Современный человек – бледная копия людей прошлого.

Я: Люди прошлого когда-то тоже были современными.

Голос: Тебе не жалко жену и детей?

Я: Кому не бывало их жалко? Почитай хотя бы письма Гогена.

Голос: Ты, значит, собираешься и дальше оправдывать то, что натворил.

Я: Даже если и так, тебе отчитываться не стану.

Голос: Выходит, не оправдываешь?

Я: Я просто перестал с собой бороться.

Голос: А как насчёт ответственности?

Я: Я – на четверть продукт своих генов, на четверть – среды, ещё на четверть – случайности, так что моей ответственности только одна четверть.

Голос: До чего же ты низок!

Я: Не ниже остальных.

Голос: Значит, ты поклоняешься дьяволу.

Я: Ну нет, не поклоняюсь. Всегда презирал тех, кто зовёт себя дьяволопоклонником, когда им удобно.

Голос (помолчав некоторое время): Как бы то ни было, ты страдаешь. Это я готов за тобой признать.

Я: Не стоит меня переоценивать. А вдруг я горжусь своими страданиями? Кроме того, талант не должен цепляться за то, что нажил.

Голос: Быть может, ты говоришь искренне. А быть может, просто фиглярничаешь.

Я: Думаю, и то, и другое.

Голос: Ты ведь всегда считал себя реалистом.

Я: А был скорее идеалистом.

Голос: Как бы тебе не погибнуть!

Я: Та сила, что создала меня единожды, сделает это вновь.

Голос: Что ж, страдай, если хочешь. Я тебя покидаю.

Я: Постой. Сначала ответь мне. Ты, незримый, что неустанно донимаешь меня вопросами, – кто ты?

Голос: Я? Я ангел, с которым на заре времён боролся Иаков.

2