Воровской цикл (сборник)

— Молчишь? Вот и Абраша-Веронец, рабби Авраам бен-Исраэль, написавший комментарий к «Сокровенной книге», тогда спрашивал у меня, у глупенькой, молоденькой дурочки: «Молчишь?! Фирочка, сокровище, почему ты молчишь?..» А однажды добавил: «Вот и ОН пока еще молчит. Думает. Выбирает. И без конца длится ночь перед заключением первого на свете Договора между человеком и человеком...»

Ты неуверенно улыбнулась.

— То есть, нас всех нет? Так, Фира?

— Есть. Не беспокойся: мы есть. Я, ты... мы. Хотя Абраша любил интересоваться по четвергам: «Фирочка, золотце, ты всерьез считаешь, что мы способны существовать на самом деле?»

— Он шутил?

— Нет. Он завидовал.

— Кому?

— Мне. Той, какой я была, прежде чем стать такой, какой я есть. Ну что, пойдем собираться?..

ЗАМЕТКИ НА ПОЛЯХ

Здравствуйте, Эсфирь Гедальевна! Фирочка, не отворачивайтесь, посмотрите нам в глазки! ну что же вы?! И тогда мы почему-то не увидим, а сперва услышим:

...голос.

Мамин, счастливый. «Борух Ато Адой-ной Элой-гейну Мелех гоойлом ашер кидшону бемицвойсов вецивону легадлик нейр шель шабос койдеш...»[62] Ага, вот и огоньки зажглись. Слабенькие, едва теплятся. Разгоняют вечер, машут желтыми лепестками в честь кануна святой субботы.

Почему мама плачет? от счастья?!

Почему вас нет рядом с мамой, уважаемая Эсфирь Гедальевна?

* * *

— А? что?!

— Успокойтесь, Эльза Вильгельмовна! Все в порядке!..

Это Пашенька. Успокаивает; пытается заглянуть в глаза. А Джандиери молчит; ты буквально обвисла на нем, а он молчит. Наверное, он нес тебя на руках: от коляски в подъезд казенного дома, по коридорам, не смущаясь ничьими посторонними взглядами, если они были — и взгляды отлетали от Циклопа, как гравий летит в стороны из-под лошадиных копыт.

Не помнишь.

Дороги, подъезда, взглядов — не помнишь.

В крошечном кабинетике тесно от людей, от вдохов-вздохов-выдохов; напротив, у керосиновой лампы, замер отец Георгий.

Тоже молчит.

Лицо священника обмякло, будто у слабоумного; крылья носа подергиваются, из уголка рта тянется липкая ниточка слюны. А на скулах — каменные желваки. Молодой облав-юнкер смотрит на это с брезгливым изумлением: не таким он знает отца Георгия, совсем не таким! Глупенький! — у любого «стряпчего», без слов вникающего в суть дела, выражение лица теряет всякий смысл.

Лицо — оно для обыденности.

Фасад.

Гоша-Живчик выше Десятки не поднялся, зато у его крестного, Иллариона-Полтавского, говорят, в моменты работы лицо делалось... слабонервных выносили.

Ногами вперед.

— Господин полковник! — неожиданно роняет священник; страшно слышать этот спокойный, рассудительный голос, видя маску юродивого. — Я прошу вас: оставьте нас! И вы, господин облав-юнкер — тоже. Мне трудно... в вашем присутствии... прошу извинить.

Блестящие пуговицы глаз останавливаются на князе.

— Впрочем... нет, лучше все-таки выйдите. Так будет правильней.

По-прежнему молча, Джандиери помогает тебе опуститься на стул. Почему он не сделал этого раньше? почему позволял висеть на нем?..

На стуле — плохо.

Раньше было легче дышать.

Наверное, поэтому... мысль ускользает, и ты не кидаешься за беглянкой в погоню. Сидишь сломанной куклой; без мыслей.

Ну их.

За спиной хлопает дверь. Нет, она закрывается тихо-тихо, но тебе кажется, что хлопает. Из пальцев рук и ног, из коленей и локтей растут блестящие нити, они дергаются... за них дергают... сейчас силой заставят встать и уйти.

Куда?

Кто — заставит?!

— Гоша... я... ты понимаешь, Гоша!..

— Молчи. Я вижу.

Он видит. Ну конечно же, он видит: нарушение Закона. Он спрашивает, неслышно и беззвучно; ему отвечают — беззвучно и неслышно... отвечают чистую правду, как на исповеди, ибо нельзя врать «стряпчему», будь ты хоть трижды Дух Закона, о котором рассказывают глупые сказки Абраши-Веронцы! Мы есть, такие, какие мы есть! мы — не призраки твоей ночи размышлений перед первым Договором! мы требуем! нам больно...

Лицо.

Обычное лицо: мягкие черты, умные глаза. Никаких признаков слабоумия; только сейчас даже самый близкий знакомый не поверил бы, что этот священник младше тебя на восемь лет. На целых восемь лет, за которые черт знает что... простите, святой отец!.. Бог весть что может произойти, и произошло, и лучше, если бы не происходило...

Отец Георгий наклоняется к тебе:

— Ты ошиблась, Княгиня. Все по Закону.

Он врет! «Стряпчий» не может врать, но он врет!

— Как?! По Закону?! тогда почему? я? а они!..

— Потому что вас много. Крестных — много. Это брудершафт, Княгиня; и имя вам — легион. Вас много, а ты и Друц — последние. Подожди, сейчас все...

И, проваливаясь в саму себя, ты уже знала: он прав.

Действительно — все.

Все по Закону.

XII. ДРУЦ-ЛОШАДНИК или ЗАКОН СУРОВ, НО ЭТО ЗАКОН

Кто отклоняет ухо свое от слушания закона,

того и молитва — мерзость. Книга притчей Соломоновых

...Янтарная желтизна развернувшегося свитка.

Осенний лист с прожилками мерцающих знаков.