Воровской цикл (сборник)

— Ото ж! слухай! Она ему — кучеру, значит: душу отдам, только спаси... этого. А он ей: гляди, опосля каяться поздно будет. А она: я, мол, решила! Тогда встает кучер с карачек, а я дивлюсь — уж больно кучер на рома закоренного смахивает. Небось, тоже из конокрадского роду; а нет, так все одно мажьего семени! И веришь, куме! будто в воду глядел! Берет он, коржи-бублики, панночку за белую руку — и занялось кругом них мерцание! искорки лазоревые! ветер налетел, незнамо откуда... затихло все, как пред грозой, травинка не ворохнется; а у кучера с панночкой кудри ветром полощет!.. и вроде бы огонь у рук их разгораться стал. А у края дороги конокрад дохлый валяется! ждет, когда сатана по его душу пекельную явится!..

— Ну ты храбрец, кум! лыцарь! Я б эдакую страсть увидел — со страху или с нагана палить стал бы, или убег!

— Так и я убег, Демиде. Мне и допрежь боязно было, а едва огонь тот пекельный узрел... Хлопцем так не бегал, как тогда. Того гляди, коржи-бублики, черти из пекла явятся, самого за руку: хвать! айда в котел! После велел моим цвиркунцам туда сунуться, поглядеть — даром шо ночь на дворе. Нехай, значит. Ондрейка-коваль не побоялся, сбегал: пусто. Покойник лежит, воняет, а больше никого и ничего. Вроде бы мара; была, значит, да сгинула.

— Дела! как сажа бела!..

— Так ото ж...

Хлебнули варенухи: Остапово лыцарство спрыснуть — это святое! Зачавкали, захрустели; усы жиром умаслили. Затем голова со значением подмигнул гостю, на цыпочках, стараясь не шуметь, подкрался к двери во вторую горницу, глянул в щелку.

После еще ухо приложил, вслушался — и поплотнее закрыл дверь.

— Спят, вроде, — прошептал, вернувшись. — Слухай, куме, я вот шо себе меркую: ты дальше пока не болтай. Приставу там, или кому еще. По рукам?

— Ишь, загнул: не болтай! — в смущении протянул урядник. — Мне рапорт составить треба...

Остап Тарасыч собрал морщинки в уголках глаз, ухмыльнулся:

— А ты составь! Чистую правду-матку режь: поймали, коржи-бублики, мага-конокрада с хлопцем-пособником, да властям доставить не сумели — колдовством очи людям заморочили и сбегли. Тот рапорт приставу и отдай. Ведь поймали? так точно! не удержали? никак нет! Ром сдох, сам собой, а мажонок убег. Все правда. Пущай теперь ловят ветра в поле.

— Ох, темнишь ты, Остапе, — урядник насупился: видать, не по душе был Демиду Голопупенко сей хитрый план. — Взялся тянуть, давай, до конца вытягивай!

— А ты глотку не дери, кум. Катерину мою разбудишь — куда нам лишние уши? Все в срок тебе скажу; слухай. Напишешь рапорт, да отдашь приставу. Только ты и другой рапорт напишешь, где МОЮ правду изложишь: и как кучер с панычем-бугаем за мажье семя вступились, и про кнежскую доцю. Напишешь да схоронишь до поры. Я ведь, Демиде, еще кой-чего заприметить успел...

— Это сколько ж писанины! — скорбно вздохнул Демид, колыхнув брюхом. — Ох, клятое дело! не люблю... А ты сказывай, сказывай дальше, чего углядел! Черта с рогами?!

— Сам ты черт, прости Господи... Углядел я иное: мажонок, коего топтали, не ром вовсе. С соседнего села он, с Кривлянцов. Подпасок. Я народишко попытал: да, видали хлопчика пару раз с каким-то ромом — верно, с конокрадом. Пару раз; и все! Смекаешь?

— Не-а... Чего тут смекать-то?

— Эх, Демиде, большого ты ума человек! Да ежли хлопец у мага в учениках ходил — значит, должен был ром его в колдовской науке наставлять! Ну, как батюшка грамоте учит; или там плотник, мельник — подмастерья своего. Так ведь?

— Ну, так... Ворожбе полжизни учатся! иначе б этих падлюк кругом было, как собак нерезаных!

— Ото ж! А они виделись друг с дружкой — всего-ничего! Ну, положим, тайно еще встречались. Все одно: не мог ром хлопца ничему выучить толком. Хлопец-то на виду: дружки-подпаски, сельчане, батька с мамкой — заметили, ежли б пропадал надолго. Да и у рома рожа приметная, коржи-бублики, живо углядели бы. Выходит, не учил его ром, как у честных людей заведено.

— Учил! не учил! Заладил, как сорока! Может, недосуг ему было...

— Недосуг?! А ты видал, шо мальчонка с конякой вытворял? ромские вытребеньки! прав ты: в одночасье такому хрен научишь! Да и всякое за хлопцем в последнее время водиться стало; а ведь был — лайдак, никчема, чище моего Грицька, или (прости, Демиде!) твоего Тришки; уж поверь, люди зазря брехать не станут!

— Так уж и не станут? — с сомнением протянул урядник.

— Те, у кого я пытал — не станут! — отрезал голова. — Вот и складывается: ничему маг хлопца не учил! а учил-таки! Выходит, колдовской способ есть! умение передавать! учить друг дружку, не видясь даже! Смекнул, Демиде?!

— Да уж не дурнее прочих... На то они и колдуны! все не по-людски! Хотя... бестолочь, говоришь, хлопец был? вроде Тришки с Грицем?.. Эх, кабы нашим телепням той ворожбой учебной ума-разума вдолбить! А то на кого хозяйство оставить? Ежли из всякого раздолбая человека сделать можно! грамоте обучить! счету! торговым делам! законам! От дело! Тришка-дурень, значит, баклуши бьет, — а ума в голове все одно прибавляется, хошь-не хошь!