Ворожей (сборник)

Хирург вспомнил, как ровно три года тому назад, тоже после сенокоса, по этой же тропе шел он с Богданом к нему домой. Так же неспешно брели по первому снегу, не нарушая вселенской таежной тишины. Богдан был не из болтливых и, в основном, подавал голос, лишь, когда его спрашивали.

В этот год болела жена Богдана, и Хирург зазимовал у приятеля, чтобы поставить женщину на ноги. У неё, не имевшей детей, началась тяжёлая женская болезнь. Богдан долго мучился, прежде чем обратиться к Хирургу за помощью. Но беда заставила.

К весне Богданова жена забыла, где у неё болело и что она, теряя с каждым днем силы, собралась, было, уже помирать.

Хирург же всю зиму помогал Богдану по хозяйству, ходил на охоту, жил вольно и хорошо. Упивался лесной тишиной, дальними полетами мыслей и думал о том, что вот так и нужно существовать: слушать лес, реку, голос неба. Он был совершенно спокоен, и ему казалось, что здесь его Шамбала.

Но по весне Хирурга снова потянуло в тайгу, да и приживалой быть уже не мог. Расставаясь, он знал, что вернется. К настоящему другу нельзя не вернуться.

И вот теперь с радостью в сердце Хирург вёл свой праздничный отряд в гости к старому товарищу, потому что у них с Богданом сложилась добрая традиция встречаться каждую осень. Что до остальных, Хирург знал, его друзья всегда будут друзьями Богдана. Тут действовал старый таёжный закон.

– А у нас в деревне сейчас крёстный уже поросёнка шмалит на соломе, – неожиданно сообщил Боцман и вздохнул широко, мечтательно.

– С какой такой радости, – отозвался Борис. – Вроде праздника не намечается.

– Это у тебя не намечается, а у крёстного – день рождения. Сегодня у него, а завтра у жёнки его. Туда уже вся родня стекается, пироги пекут. Для начала, конечно, в церковь. Потом баня с веничком. А уж вечером – все розовые, в чистых рубахах, чинно, благородно – всем гуртом за стол. Вот тут тебе и поросенок жареный, и огурчики соленые, картошечка, капустка и песни с плясками до утра. Девки румяные. Яблочки, а не девки.

– Что же тебя, дурня, извиняюсь, конечно, сорвало с родных мест, раз ты такой, что ни на есть, любитель народного быта? – усмехнулся Мишка, не зная, что этот же вопрос однажды уже обрушивал на Боцмана Хирург.

– Во-первых, – как всегда деловито начал Боцман, – я сильно не уважаю никаких оскорблений и в случае невоздержания могу нанести оскорбителю кое-какое физическое увечие. Во-вторых… – Тут он обернулся и стукнул себя в грудь. – Я – боцман! Моряк! И с раннего детства мечтал стать моряком. Это тебе понятно? Пацаном ещё, помню, батя повез меня в город, на рынок. На счастье своё или на беду – увидел я там морского офицера в фуражке, в белом кителе с золотыми пуговицами, с кортиком на боку Офицер шел с девушкой, очень красивой девушкой и всё время улыбался ей, а она улыбалась ему Вот тогда я понял: ничего меня не свернёт; ни комбайны, ни трактора, которые я, кстати, тоже сильно любил, ни заводы, ни стройки и ничто другое. Запало мне в душу, что буду я только моряком. И всё тут. Кроме того, чтоб ты знал, студент, всякий натуральный человек уже в утробе матери находится полностью в морской воде. Там он первоначально развивается и получает истинные сведения об устройстве будущей жизни. Верно, я говорю, Хирург?

– Верно, – улыбнулся Хирург, обнаружив у Боцмана удивительные познания.

– Ты, Михайло, может быть, даже не подозреваешь, – продолжал научное сообщение моряк, – что на восемьдесят процентов состоишь, как все остальные студенты и прочее человечество, исключительно из морской воды. Но в отличие от настоящих моряков, другие этот неопровержимый факт почему-то забывают, а то и вовсе не знают до конца своих печальных дней. Понятно тебе такое положение? – спросил Боцман словами недавней старушки.

– Чего ж тут непонятного, – согласился Михайло. – Это как раз очень даже вразумительно.

– Ну вот, – продолжил повествование Боцман. – Попросился я служить на флот, а потом так там и остался. До того зловредного дня, когда я замполиту вот этим кулаком чуть голову не отбил. А дальше уж всё наперекосяк пошло. Ну и черт с ним. Как будет – так и будет. На всё воля известно чья. Так что, я – моряк! – гордо заявил Боцман. – Слушай сюда, бродяга.

Боцман остановился, приобрел вдохновенный вид и, набрав воздуху в свою морскую грудь, стал читать стихи:

– Никем по свету не гонимый,Я в этот порт явился самВ своей любви необъяснимойК полночным северным судам.

– Ах, Магадан! Магадан! – пожалел город моряков Боцман: