Восемь

Жермен яростно билась в двери, дерзко выкрикивала из окна проклятия и угрозы, но ее голос тонул в гуле толпы. Казалось, прошла вечность, прежде чем карета остановилась перед фасадом здания, окруженного охраной. Когда Жермен увидела, где оказалась, то внутри у нее все заледенело. Они притащили ее к отелю «Де Виль», штабу Парижской коммуны.

Насколько Жермен знала, Парижская коммуна была гораздо опасней толпы оборванцев, окружавших карету. Ее члены были безумны. Даже те, кто входил в состав Национального собрания, боялись их. Выходцы парижских улиц, они сажали в тюрьмы и старательно уничтожали представителей знати с поспешностью, которая изобличала их представление о свободе. Для них Жермен де Сталь была всего лишь еще одним знатным горлом, которое надо было перерезать гильотиной. Она это знала.

Двери кареты распахнулись, грязные руки выволокли Жермен наружу. Стараясь держаться прямо, она с ледяной реши ] мостью прокладывала себе дорогу через толпу.

За ней из кареты вытащили трясущихся от страха служанок, женщины принялись погонять их метлами и граблями. Жермен почти что втащили по ступеням отеля. Она остановилась, когда какой-то мужчина внезапно выскочил перед ней и приставил к ее груди острие пики, разрывая платье посла. Одно движение — и пика пронзит ее насквозь. Жермен затаила дыхание, но тут вперед вышел служитель порядка и своим мечом оттолкнул пику. Схватив женщину за руку, он втолкнул ее в темноту отеля «Де Виль».

11.00

Давид совсем запыхался, пока добрался до Национального собрания. Огромная комната до самого потолка была заполнена орущими людьми. Секретарь с трибуны пытался перекричать этот гам. Пробираясь к своему месту, Давид с трудом разбирал слова оратора:

— Двадцать третьего августа крепость Лонгви сдалась неприятельской армии! Герцог Брауншвейгский, командующий прусской армией, подписал манифест, в котором были изложены требования признать короля и восстановить монархию, в противном случае его армия сровняет Париж с землей.

Шум волнами накрывал секретаря, заглушая слова. Каждый раз, когда гул немного стихал, секретарь предпринимал новую попытку продолжить.

С тех пор как арестовали короля, Францией управляло Национальное собрание. Герцог Брауншвейгский использовал требование признать Людовика XVI как предлог для вторжения в страну. Из-за массового дезертирства во французской армии новому правительству грозила опасность в одночасье быть свергнутым. Хуже того, каждый делегат подозревал других в государственной измене, в сговоре с вражеской армией. «То, что мы видим, — раздумывал Давид, наблюдая, как секретарь пытается навести порядок, — это утроба, которая вот-вот породит анархию».

— Граждане! — кричал секретарь. — У меня страшные новости! Сегодня утром Верден пал. Мы должны подняться против…

Собрание погрузилось в пучину всеобщей истерии. Люди метались по залу, словно крысы. Верден был последним оплотом, щитом между вражеской армией и Парижем. Теперь, когда он пал, прусская армия могла с часу на час подойти к воротам города.

Давид молча сидел на своем месте, пытаясь расслышать, что говорит секретарь. В бедламе, в который превратилось Собрание, было невозможно ничего разобрать. Художник видел, как шевелятся губы оратора, но слова тонули в какофонии голосов.

Собрание превратилось в толпу безумцев. Жирондисты со своими кружевными манжетами, считавшиеся когда-то либералами, были бледны как смерть от страха. Их называли республиканскими роялистами, поддерживавшими три сословия: дворянство, духовенство и буржуазию. Теперь, когда стало известно о манифесте герцога Брауншвейгского, их жизни были в опасности. Даже здесь, в стенах Национального собрания, жирондистам было чего бояться. И они отлично знали об этом.

Те, кто поддерживал восстановление монархии, могли умереть задолго до того, как прусская армия достигнет ворот Парижа.

Наконец на трибуну поднялся Дантон, и секретарь отошел в сторону. Лидер Собрания имел большую голову и дородное тело, нос его был сломан, а губы обезображены — в детстве его лягнул бык, мальчик тогда чудом выжил. Дантон поднял вверх мощные руки, призывая всех к порядку.

— Граждане! Я как министр счастлив объявить вам, гражданам свободной страны, что их отечество спасено! Все пребывают в волнении и горят энтузиазмом отстоять…

Стоявшие в галереях и проходах люди один за другим умолкали, заслышав слова великого вождя. Дантон призывал их забыть о слабости и подняться против волны, которая готова была захлестнуть Париж. Он зажигал их лихорадочным желанием действовать, призывал защитить Францию: рыть траншеи, охранять ворота Парижа с копьями и пиками. Его пламенная речь воспламенила сердца слушателей. Вскоре уже каждое слово, слетавшее с уст Дантона, встречали овацией.

— Наши крики звучат как набат. Это не испуганные вопли, а вызов врагам Отечества. Чтобы победить их, нужно бросить им вызов, и тогда Франция будет спасена!

Люди словно обезумели, они подбрасывали в воздух бумаги и скандировали:

— L’audace! L’audace! Вызов! Вызов!