Восемь племен

Мужчины тоже заворчали, Мышееды устраивали жизнь сообща, а браки заключались у них по добровольному взаимному согласию и не были крепки; владение пленницей было новым и неслыханным делом.

— Ещё подростки есть! — напомнил приземистый воин с коричневым лицом, курчавой головой и прилюснутыми губами, похожими на негра или мулата. — Придём на тундру, там видно будет.

Рынто подумал с минуту.

— Ты, Каянто, ты, Петки, ты, Теуль, ты, Екуйгин, — он перечислил ещё шесть или восемь имён, — придите сюда!

Названные один за другим вышли вперёд и стали рядом с вождём. Это были самые выдающиеся воины, если судить по их росту и всему внешнему виду. Все они были друзьями Рынто, и теперь вместе с ними он чувствовал себя в состоянии противоборствовать толпе.

— Слушайте теперь вы! — сказал Рынто, обращаясь к своим товарищам. — Вот нас десяток. Этой рабыней давайте владеть вместе. Подростков возьмём тоже: будут пасти оленей, какие достанутся; будем с работниками, а её станем иметь женой… отдельно от всех.

Толпа глухо роптала.

— Придём на тундру, там видно будет, — с угрозой повторил смуглолицый, — какие бывают отдельные жёны!

Будущие совладельцы Рынто, однако, были довольны новым проектом. Для пущей осторожности они даже легли спать вместе с вождём. Рынто на ночь обвязал стан молодой девушки концом аркана, а другой конец обернул вокруг собственной ноги для предупреждения побега.

Другие Мышееды ушли к своим, кострам и улеглись, кто где мог, нередко прямо на снегу, бросив под голову связку хвороста или полено и укрываясь разной рухлядью и даже кровавыми шкурами, содранными с оленей, недавно убитых на еду.

Глава 8

Воины, сопровождавшие стадо Мами, погибли ещё в лесу под ударами враждебных копий, но Чайвун отделался легче. Мышееды, пропустившие живыми молодых пастухов, были, вероятно, расположены даровать и ему временную пощаду, но, увидев гибель защитников стада, бедный пастух поднял такой громкий крик, что один из Мышеедов не удержался и бросил в него дротиком. Дротик был направлен в голову, но взял влево и прорезал Чайвуну своим иззубренным лезвием всю щёку. Лицо Чайвуна залилось кровью. Считая себя убитым, пастух упал на землю и лишился чувств. Даже голова его погрузилась в снег. Воин, нанёсший удар, подобрал свой дротик и с уханьем побежал дальше, выпугивая стадо на простор. Другие тоже не обращали внимания на павших; им в конце концов было всё равно, убиты ли они наповал ударом копья или погибнут через несколько часов от холода и истощения в пустынном лесу.

Однако, пролежав несколько часов, несчастный пастух очнулся. Кровотечение, из раны благодаря прикосновенно холодного снега прекратилось; в сущности, эта рана, хотя и очень мучительная от зубчатого разреза, не была глубока. Теперь силы молодого пастуха восстановились, и он почувствовал стремление удалиться от этого ужасного места, где его окружали уже окоченевшие трупы. Несколько времени Чайвун колебался. Стадо, при котором он провёл всю жизнь, было в руках врагов, и догонять его значило снова рисковать ударом копья или дротика. Чайвун припомнил, что сзади по той же дороге должен был приближаться Камак с обозом. Было необходимо предупредить его о катастрофе, чтобы в своей торопливости он не наскочил врасплох на верную гибель. И в этой необходимости лежало спасение Чайвуна. Он решительно повернул назад и пошёл по дороге, оставленной только что прошедшим стадом.

Это было унылое и страдальческое путешествие, и бедному пастуху казалось, что никогда ему не будет конца. Рана мучительно ныла, и каждый неверный шаг пронизывал колющей болью не только голову, но всю грудь и спину. Чайвун прикладывал к ране снег, но ему трудно было нагибаться, чтобы доставать его с земли, — так ослабел он от боли и потери крови. К счастью, дорога после оленей осталась широкая и торная, и ему не нужно было, по крайней мере, топтаться в снегу. К утру он пришёл всё-таки на последний ночлег стада и присел отдохнуть у остывшего огнища, где ещё так недавно они весело жарили мясо над трескучим огнём. Он даже стал рыться рукой среди обгорелых головней в надежде найти здесь ещё уцелевшую искру тепла, но зола смешалась со снегом и сама была холодна как снег. Он подобрал брошенную кость, начисто обглоданную ещё накануне, и попробовал погрызть её, как делает голодная лисица на остатках человеческого ночлега, но кость была начисто обглодана, и, кроме того, боль в щеке не давала ему делать слишком резких движений ртом.

На тундре быстро стемнело, только звёзды безмолвно глядели сверху на несчастного путника, сидевшего на пустынной дороге без еды и огня. Сердце бедного Чайвуна замерло от страха. Он знал, что тундра кишит духами, которые собираются по ночам на каждом безлюдном месте и никогда не пропускают одинокой добычи, которая сама пришла к ним в руки. Становилось всё темнее и темнее.