Восхождение, или Жизнь Шаляпина

— Пусть не всегда нам удавалось сделать то, что рисовала фантазия творческая, не было опыта, не было средств… Но мы отдавали всю нашу любовь… И если публика принимала, мы торжествовали победу, если не принимала, мы снова начинали поиски… После гастролей в Петербурге, где мы испили полную чашу «радостей торжества», что-то утратилось и в нашей игре, и вообще в нашей работе. Обзор всех четырех лет — вспоминаю и поставленные нами пьесы, и наши настроения — привел меня к такому унынию, какого я не могу передать словами, — хочется в таких случаях играть Бетховена. Надо совершить какую-то очень большую внутреннюю, в нашей собственной душе, работу. Надо содрать с нее какой-то налет лет, превращающийся на наших глазах в нарост, чтобы остаться по-прежнему свободными от модных увлечений и погони за радостями торжества, от презрения к умным пьесам и разгоревшихся мечтаний о полных сборах, от утраты доверия к артистическим силам и, может быть, еще от многого другого…

Немирович-Данченко помолчал, собрался с мыслями и снова заговорил:

— И вот перед нами пьеса, которую мы должны поставить… Эта пьеса должна нас захватить, мы должны отдать ей все наши силы… Только в этом случае придет успех… Пьеса сложная, трудная для постановки. Здесь не может быть полуправды сценической, каждая фальшь, каждая неточность будут заметны. И мы стоим перед задачей, чуть ли не главной для данной постановки, — выработать новый топ… Я много думал над пьесой, сравнивал ее со всеми, что у нас в репертуаре. И думаю, что для этой пьесы мы должны выработать тон бодрый, быстрый, крепкий, не загромождающий спектакль излишними паузами и малоинтересными подробностями. Темп спектакля должен быть легкий, быстрый, бодрый. Очень трудно, но каждый должен уловить этот новый для нас тон. В бодрой легкости вся прелесть пьесы. Играть трагедию, а «На дне» — трагедия, в таком тоне — явление на сцене совершенно новое. Надо играть ее как первый акт «Трех сестер», но чтобы ни одна трагическая подробность не проскользнула. Прежде всего — роль знать, как «Отче наш», и выработать беглую речь, не испещренную паузами, беглую и легкую. Чтобы слова лились из ваших уст легко, без напряжения… То же самое относительно движения… Я, например, ясно представляю себе Сатина в начале четвертого акта. Сидит, прислонившись к печи, закинул руки за голову и смотрит туда, в зал, к ложам бельэтажа. И так он сидит долго, неподвижно и бросает все свои фразы, ни разу не обернувшись в сторону тех, кто дает ему реплики. Все смотрит в одну точку, о чем-то упорно думает, но слышит все, что говорят кругом, и на все быстро отвечает…

Федор Шаляпин слушал и поражался, с какой внимательной дотошностью разбирает каждую сцену Немирович-Данченко. «Вот это режиссер, тут все ясно, что надо делать и как играть… Он уже все обдумал, дал направление мыслям… Тут и автор помогает своим чтением… Насколько им легче с таким режиссером, чем мне… Все нужно самому придумывать…»

Началось обсуждение пьесы… И казалось, что самым внимательным и заинтересованным лицом здесь был Шаляпин: в ближайшее время ему предстояло участвовать в драматической постановке «Манфреда» Байрона на музыку Р. Шумана. Несколько лет тому назад впервые Рахманинов попросил его дать согласие на исполнение этой роли. Но так много возникало планов в то время, что Манфреда так и не удалось тогда сыграть. И вот Рахманинов снова возобновил атаки, на этот раз более успешные, и Шаляпину ничего не оставалось делать, как дать согласие. А какая роль! Но он должен декламировать, а ведь это для него не так уж просто. Тут совсем иные навыки нужны. Время, правда, еще есть… К тому же и Горький просил почитать его «На дне» на некоторых собраниях и вечерах…

Шаляпин согласился выступить с декламацией «Манфреда» после настойчивых уговоров Рахманинова, которого, в свою очередь, уговаривал и Александр Ильич Зилоти, под управлением которого должно состояться публичное исполнение «Манфреда» в четвертом симфоническом собрании Московского филармонического общества. Дала согласие в роли Астарты выступить Вера Федоровна Комиссаржевская. Но без Рахманинова Шаляпин и не будет начинать работу над этой ролью. А Рахманинов сидит в деревне и сочиняет вариации на тему Шопена. Пока не сделает, не приедет… Пусть, и без «Манфреда» занят по горло…

Станиславский рассказал о посещении Хитрова рынка, о встречах с настоящими босяками; после этого лучше почувствовали босяцкий романтизм, почувствовали атмосферу своеобразной дикой красоты, казавшуюся неотъемлемой чертой пьесы. Заседание труппы Художественного театра подходило к концу. Подробно разобрали пьесу, ее идейное и художественное значение. На эту постановку много возлагалось надежд.

До отъезда Горького в Нижний Новгород Федор Шаляпин все время проводил со своим другом. Читал пьесу «На дне» в различных кругах художественной интеллигенции Москвы, бывал на репетициях в Художественном театре. Друзья встречались на чтениях литературно-художественного кружка «Среды», организованного еще в конце прошлого века Телешовым.