Читаем Восхождение, или Жизнь Шаляпина полностью

Шаляпин сразу почувствовал грозную интонацию, с которой была произнесена эта одна-единственная фраза, интонацию, которой так ему не хватало. Конечно, это не удовлетворило его, но что-то нащупывалось.

— Феденька, вы поймите, что Грозный не ханжа. Это умный, хитрый, талантливый человек, но — главное — он еще и грозный властитель, при имени которого все трепещут. Вы произносите свою первую фразу тихонько и ядовито. В том же тоне вы ведете и всю партию этого акта.

— Грозный же ханжа, — бросил отрывисто Шаляпин.

— Да, ханжа, — обрадовался Мамонтов. — Но одновременно с этим он умница, самый образованный человек своего времени. Жестокий, но искренне замаливает свои грехи в постоянных молитвах, испрашивая у Бога прощения за свои кровавые дела, которые он творит, как он всерьез думает, во имя справедливости и счастья своего народа и государства великого. Вы должны чувствовать себя не ханжой в этой роли, а сыграть человека трагического, могучего, может, самого сложного и противоречивого в русской истории. Войдите в его положение, вообразите, что вы попали в такую же, как и он, трагическую ситуацию…

Мамонтов видел, что лицо Шаляпина начинало светлеть. «Значит, — подумал Мамонтов, — мысль его заработала в нужном направлении».

— А ну-ка, — повеселел и Мамонтов, — попробуем еще раз все сначала.

Шаляпин быстро натянул парик, расправил бороду и пошел вслед за Мамонтовым.

На сцене уже никого не было.

Мамонтов спустился в партер.

В проеме двери показалась согбенная фигура Ивана Грозного.

— «Войти аль нет?» — как удар железным посохом, прозвучала эта первая фраза.

Шаляпин сделал полшага, разогнулся во весь свой рост и подозрительно огляделся по сторонам большой боярской комнаты. И последующие слова Ивана Грозного были пронизаны все той же только что найденной интонацией. Мамонтов даже вздрогнул от внезапного ощущения, что перед ним действительно грозный царь, пришедший сюда казнить и миловать, настолько было поразительным перевоплощение Федора Шаляпина.

— Хватит, на сегодня достаточно, завтра будем репетировать всю сцену…

Мамонтов поднялся на подмостки, обнял Шаляпина и быстро заговорил:

— Замечательно, Феденька! В таком ключе нужно и развивать его характер… Даже не развивать, а раскрывать его, как веер, показывая различные стороны многогранного характера, ни на минуту не забывая, что вы играете роль грозного и жестокого в своем единовластии царя. И первая фраза вашей роли «Войти аль нет?» имеет такое же значение, как для роли Гамлета вопрос «Быть или не быть?».

— Да, теперь я понял… В первой же фразе надо дать почувствовать характер царя. Надо сделать так, чтобы зрителю стало ясно, почему трепещет боярин Токмаков от одного вида царя Ивана…

— Правильно!.. Хитрюга и ханжа у вас в Иване были, а вот Грозного не было…

— И все разваливалось в партии, ничего не получалось… Произношу первую фразу, а она тяжелой гуттапёркой валится у моих ног, дальше не идет. И так весь акт — скучно и тускло…

— Фальшивая интонация! Она ломает весь образ, искажает замысел композитора и автора либретто… — Мамонтов весь сиял от счастья.

— Теперь я чувствую, что моя прежняя интонация, которую я произносил саркастически, зло, рисовала царя слабыми, нехарактерными штрихами. Это только морщинки, только оттенки его лица, но не само лицо. Теперь я понял, что в словах царя Ивана должна вылиться вся его натура в ее главной сути… — с лихорадочным блеском в глазах говорил Шаляпин.

— А для того Чтобы понять эту главную суть, Феденька, почитай не только Карамзина, но и Кавелина, Сергея Михайловича Соловьева, Ключевского, почитай, наконец, роман Алексея Толстого «Князь Серебряный»…

— Поразила меня в галерее Третьякова картина Репина… Совершенно подавленный ушел я из галереи. Какая силища, какая мощь! И хотя эпизод убийства не входит в мою роль, однако в душе Ивана Грозного, несмотря на все его зверства и насилия, пробивается что-то глубоко человеческое…

— Ты, Федор, на правильном пути, Иван Грозный, может, самая трагическая фигура в русской истории, ох как трудно постичь ее… Действительно, под толщей деспотизма и зверства, характерного для того века вообще, теплится в его душе искра доброты и любви к людям… Думаю, что вам еще надо поработать с художниками над костюмом и гримом… Посмотрите замечательный портрет Виктора Васнецова. Вот где изображен настоящий Иван Грозный… Как раз тот, который нам нужен…

Мамонтов ушел, а Федор, возбужденный и обрадованный найденным, стал собираться домой.

Перейти на страницу:

Все книги серии Жизнь Шаляпина

Восхождение, или Жизнь Шаляпина
Восхождение, или Жизнь Шаляпина

Первая книга дилогии известного писателя Виктора Петелина представляет нам великого певца в пору становления его творческого гения от его дебюта на сцене до гениально воплощенных образов Ивана Грозного и Бориса Годунова. Автор прекрасно воссоздает социально-политическую атмосферу России конца девятнадцатого и начала двадцатого веков и жизнь ее творческой интеллигенции. Федор Шаляпин предстает в окружении близких и друзей, среди которых замечательные деятели культуры того времени: Савва Мамонтов, Василий Ключевский, Михаил Врубель, Владимир Стасов, Леонид Андреев, Владимир Гиляровский. Пожалуй, только в этой плодотворной среде могло вызреть зерно русского гения. Книга В. Петелина — это не только документальное повествование, но и увлекательный биографический роман.

Виктор Васильевич Петелин

Биографии и Мемуары

Похожие книги

Образы Италии
Образы Италии

Павел Павлович Муратов (1881 – 1950) – писатель, историк, хранитель отдела изящных искусств и классических древностей Румянцевского музея, тонкий знаток европейской культуры. Над книгой «Образы Италии» писатель работал много лет, вплоть до 1924 года, когда в Берлине была опубликована окончательная редакция. С тех пор все новые поколения читателей открывают для себя муратовскую Италию: "не театр трагический или сентиментальный, не книга воспоминаний, не источник экзотических ощущений, но родной дом нашей души". Изобразительный ряд в настоящем издании составляют произведения петербургского художника Нади Кузнецовой, работающей на стыке двух техник – фотографии и графики. В нее работах замечательно переданы тот особый свет, «итальянская пыль», которой по сей день напоен воздух страны, которая была для Павла Муратова духовной родиной.

Павел Павлович Муратов

Биографии и Мемуары / Искусство и Дизайн / История / Историческая проза / Прочее
10 гениев науки
10 гениев науки

С одной стороны, мы старались сделать книгу как можно более биографической, не углубляясь в научные дебри. С другой стороны, биографию ученого трудно представить без описания развития его идей. А значит, и без изложения самих идей не обойтись. В одних случаях, где это представлялось удобным, мы старались переплетать биографические сведения с научными, в других — разделять их, тем не менее пытаясь уделить внимание процессам формирования взглядов ученого. Исключение составляют Пифагор и Аристотель. О них, особенно о Пифагоре, сохранилось не так уж много достоверных биографических сведений, поэтому наш рассказ включает анализ источников информации, изложение взглядов различных специалистов. Возможно, из-за этого текст стал несколько суше, но мы пошли на это в угоду достоверности. Тем не менее мы все же надеемся, что книга в целом не только вызовет ваш интерес (он уже есть, если вы начали читать), но и доставит вам удовольствие.

Александр Владимирович Фомин

Биографии и Мемуары / Документальное