Восхождение Зенты

Звезды кружились в голове Зенты, отражались и блестели в льдистом куске холодца, который она ела, в недоеденном кусочке хрустящего изумрудного огурчика, звезды поблескивали на грустной мордочке наполовину съеденного уже, грустного поросенка…

— Пьем! — разнеслось по столам. И ее сосед, трезвый и подтянутый, вскочил и, вытянувшись, как струна, протянул к огню наполненную рюмку.

— Пьем — и в баню!

Зента смутно помнила, как двое, то есть четыре сильные мужские руки, подхватили и повлекли ее по крутой тропинке к реке.

— Что вы… хаати-те? Куда вы мэ-эня таа-щиите? — вяло отбивалась Зента.

Ей ответили почти хором:

— В баню!

В бане царил роскошный, обволакивающий туман. На высоких полатях в центре горой розовой, цветущей и пышной плоти возвышался Кондыбо-Кондыбайло. Он был в майке и необъятных спортивных трусах, из которых торчали похожие на огромные лысые головы круглые колени. Вокруг него соблюдалась некоторая пустота, держалась дистанция, а дальше и вокруг сидел, лежал, громоздился более мелкий разный голый люд. Из тумана торчали колени, локти, плечи, головы — лысые и лысеющие, курчавые и седые, мелькали дамочки в крутой завивке, красные от жары, в наикружевных, особо приберегаемых для этого случая прероскошнейших комбинациях. Обслуга разносила квас. Девочки-скрипачки, уже в бикини, с новым пылом исступленно играли на скрипках, а одна из них — самая чудная, самая застенчивая, самая исступленная, была в таком странно узеньком, прозрачном бикини, что был момент, когда Зенте показалось, будто она почти, да, почти, можно так сказать, да так и было на самом деле, уж если говорить правду, — она была голой.

— Не хотите кваску? — влажно прошептали рядом. И какие-то услужливые руки стали стягивать с нее одежду.

— Разве это обязательно? — спросила Зента.

— Обязательно, — раздался ответ.

— А если я не соглашусь?

— Тогда будут парить, — и ей показали на самую верхнюю полку, где под хлест веника сдавленно вскрикивал, делая вид, что все это очень смешно и очень ему нравится, какой-то худой, белокожий человек.

— Парят, его парят… — намекнули Зенте.

— Я поняла, — сказала Зента и стала стягивать тонкий свитерок.

Кто-то, неслышный, как ночь, пристроился сзади и расстегнул ей замок на юбке, кто-то сбоку потянул за колготки.

— Я сама, — сказала Зента. — Я сама. — Она сняла юбку, колготки и закуталась в протянутую ей простынь.

— Еще не привыкла, — прошелестел неуловимый, как ночь, голос.

— Да, — сказала Зента. — Я еще не привыкла.

Красными, вытаращенными глазами светили раскаленные камни, все обволакивал туман, а под ним подкрадывалось жгучее, обжигающее марево, и в прижатых друг к другу телах была древняя тяга к союзу. Детей Земли, детей ночи… Послышался негромкий, монотонный, тоскливый звук — Кондыбо-Кондыбайло пел.

Тут большая дверь бани отворилась, и открылись как-то разом звездное небо, река и брошенные в реку мостки. На мостках появился голый лилипут Никодимов. Громадный член висел у него почти до колен. Лилипут Никодимов несколько раз пробежал по мосткам взад и вперед, член тяжело бил его по ногам, тут лилипут хорошенько разбежался и прыгнул с мостков в реку. И не то он, не то река, не то рыба в реке глухо вздохнули в ответ.

— О-о-х!

— Кваску? — прошелестело за спиной, и мокрая, липкая от пота рука протянула ей чашку.

Что-то расплавленное влилось Зенте в рот, вспыхнуло, обожгло, потекло по пищеводу в желудок и там тихо устроилось, согрев тело.

Зента смутно помнила, что было ДО. Но еще более смутно помнила она то, что случилось ПОСЛЕ.

ПОСЛЕ по берегу скользили распаренные, разгоряченные тела — крутые завивки в шуршащих комбинациях и без комбинаций, в бюстгалтерах и кружевных трусах, без бюстгалтеров и трусов, хрупкие скрипачки в бикини и со скрипками, без бикини и без скрипок… Какие-то существа мужского пола в спортивных трусах и даже в теплом зимнем нижнем белье… Дети Земли, дети ночи…