Восхождение Зенты

— Слава Богу! Мне нужно с вами встретиться.

— Конечно. В девять мы открываем.

В трубке помолчали.

— Вы меня не поняли. Мне нужно встретиться конфиденциально.

— Ну хорошо. Когда?

— Через пятнадцать минут вас устроит?

— Рановато…

— Так будет лучше всего.

— Вы меня интригуете…

— Итак, через пятнадцать минут на углу сквера в трех минутах от вас. Я буду в синей машине.

— Вы не выйдете мне навстречу?

— Вы увидите синюю машину и подойдете сами.

— Мы играем в детектив?

— Почти.

— Хорошо.

Зента оделась и даже успела выпить чашечку кофе.

— Я пройдусь, — кивнула она на вахте дежурному.

К скверу она прошла напрямик через дворы и небольшой переулок, и еще издали увидела синюю машину. Ее старый знакомый сам сидел за рулем. Он деловито пожал ей руку, надел темные очки (О! — сказала Зента) и машина тронулась.

— Это не так далеко, — сказал он. — Не пугайтесь. В пределах Города.

— С вами я готова ехать на край света, — сказала Зента.

Она рассеянно смотрела в окно, угловым зрением видя его четкий, прямой профиль.

— Без свидетелей зовите меня Иващенко, мне будет приятно.

— А при свидетелях?

— При свидетелях — Иващенко-Головня…

— Почему?

— Так глупее.

Здание, по которому вели Зенту, напоминало скорее старый завод или заброшенные склады — некий убогий памятник проворовавшегося социализма, от бесплодности которого можно было только становиться на четвереньки и выть от тоски — унылые, обшарпанные коридоры, гулкие с оббитыми ступенями лестницы, забитые лохматыми тюками промозглые цеха. Из тюков вываливались книги. Книги и вырванные страницы валялись повсюду. На одной из них в углу Зента увидела огромную жирную крысу, но не закричала, не завизжала и даже не вскрикнула, а спросила скорее тихо:

— Что это?

— Крыса, — ответил спутник, с которым Иващенко ее почти не познакомил.

У входа она не рассмотрела его лица, теперь, в полумраке, это было еще труднее.

— Я понимаю, что это крыса, — сказала Зента. — Но что это? Все это?

— Книги…

— Я понимаю, что книги… Я и без вас вижу.

Зента шла чуть впереди него, смотря вниз и осторожно нащупывая опору, осторожно ставя ногу, чтобы не споткнуться. В одном из темных углов пискнули маленькие крысята.

— О! — сказала Зента. — О, Господи!

В подвале книгами было забито все снизу доверху, а в самом низу, покрывая нижние тюки с книгами до половины, все еще стояла вода.

— Это все книги! Вы это понимаете? — сказал ее спутник, повернув к ней незнакомое, непрочитывающееся в темноте лицо.

— Все! — в его голосе, за усилиями быть бесстрастным, слышалось искреннее отчаяние.

Зента пристально всматривалась в него и ничего не отвечала.

Иващенко, он же Иващенко-Головня, ждал ее в машине. Его лицо было непроницаемым и даже с какой-то гримасой скуки.

— Почему их не забирают отсюда? — спросила Зента. — Вода давно сошла.

— Не будьте наивной, — сказал Иващенко. — Не будьте такой наивной.

Машина резко рванула с места.

— Это мой друг, — сказал Иващенко. — Мы вместе учились… — его лицо оставалось по-прежнему скучным. — Если я полезу в это, то не наживу ничего, кроме неприятностей. Короче, вы понимаете? А это никому не нужно, мне — тем более…

Машина остановилась у дверей “Благой вести”. В конце улицы показалась Ира У. с внуком.

— Девять, — сказала Зента, зная, что по Ире У. можно проверять часы.

Иващенко посмотрел на нее вопросительно, в его глазах чуть заметно мелькнула тревога.

— Что я могу сделать? — спросила Зента.

— Начните с Угорацкой.

— С Угорацкого? — переспросила Зента.

— Нет, я же вам сказал — с его жены.

— Хорошо, — сказала Зента. — Я к ней схожу. Потом у меня есть еще один человек…

— Кто?

— Саша Иванов.

— А… — разочарованно протянул Иващенко. — Не обольщайтесь, он уже слишком старый. Потом… его время прошло.

Ира У. вошла в двери “Благой вести”, даже не посмотрев в их сторону, и тревога в глазах Иващенко улеглась.

— Вообще, мы могли бы как-нибудь встретиться, — сказал Иващенко. — Вы мне понравились еще в бане.

— Вы тоже мне понравились, — сказала Зента и вышла из машины.

Жена Угорацкого возглавляла большой, разветвленный общественный фонд с длинным перечнем опекаемых им лиц, куда входили матери, дети, старики, вдовы и даже такая странная разновидность вдов, как вдовы-художницы. Начало этому виду — вдов-художниц — положила художница Коркина. О том, что она художница, знали все, и справку об этом она, конечно, имела. В том же, что она — вдова, многие сомневались, зная совершенно достоверно, что замужем она никогда не была. Но художница Коркина никому не делала зла, мелкие грешки ей прощались, к тому же она была вся такая худенькая, такая жалкенькая и голосок у нее был, как у птички. Была бы она крупная, толстая, большая, щекастая — тогда дело другое. А вот маленькой, жалкенькой, худенькой (прямы пути человеческого сострадания!) и пошли навстречу, выплачивая ежемесячное пособие как художнице-вдове.