Восхождение Зенты

И придя на встречу с г-жой Угорацкой, рядом с ее кабинетом Зента столкнулась лицом к лицу с художницей Коркиной. Та с загадочной и нежной улыбкой на лице несла в своей потертой сумочке свое ежемесячное пособие. Увидав Зенту, художница Коркина была очень поражена и испытала даже нечто вроде небольшого стресса. Во всяком случае, она не побежала по магазинам, как это делала всегда, когда получала пособие, чтобы купить себе что-то особенно вкусненькое, особенно сладенькое, а потом тихо съесть в укромном уголке своей мастерской, сгрызть, обсосать, мелко-мелко жуя своим малозубым ртом. Тихо-тихо, как сладострастная, плотоядная мышка. Нет! Взволнованная встречей с Зентой, художница Коркина побежала к Поделковой, и они долго обсуждали это событие и пили чай с сушками. Поделкова сидела на мели, но, конечно, кое-что посущественнее сушек у нее было. И хоть она не знала, что в сумочке приятельницы лежит заветное пособие художницы-вдовы, делиться последним с художницей Коркиной ей почему-то не хотелось . Не так давно сошла вода, все жили туго, это ее оправдывало.

В это утро голова г-жи Угорацкой была забита всякой всячиной, как и сумочка, которую ее старая подруга когда-то называла “собачьим ящиком”. В ее “собачьем ящике” было все — деньги, талоны, бесчисленные свежие и просроченные квитанции, ключи, носовой платок, духи, скрепки, кнопки, таблетки от головной боли, записная книжка, пудра, помада, расческа, огрызок шоколадки и даже кусок хозяйственного мыла, купленный месяц назад и почему-то забытый…

Довольно долго не выходила из головы Угорацкой кухонная занавеска. Был выбор. Выбор — страшное дело! Нравилась голубая, французская, в мелкую-мелкую крапинку, но можно было и салатовую под цвет обоев. Потом место занавески в голове г-жи Угорацкой уступила прихожая. Г-жа Угорацкая уже долго не могла решить — покупать ли новую прихожую в новую прихожую. Вчера она видела одну в мебельном магазине, и та ей очень понравилась. Недавно они въехали в новую квартиру (в тот самый дом, который вырос напротив дома Иры У. и ее дочки и на отделку которого пошли деньги, выделенные на библиотеки), и в новой квартире все еще не было окончательно продумано и прибито.

Итак, какое-то время Угорацкая думала о прихожей, потом о занавеске и прихожей одновременно. Потом неожиданно пришла мысль о том, что вчера она купила немного подкисший творог, и, значит, сегодня к нему надо добавить соды и попробовать немедленно что-то из него сделать. Выбрасывать еду для нее было немыслимо, если бы такое случилось, у нее стало бы плохо с сердцем.

За время всех этих мыслей и думаний г-жа Угорацкая подписала несколько бумаг. При этом лицо ее выражало не просто озабоченность, а какую-то особенно важную государственную мысль. Поэтому секретарша, преданная ей довольно-таки ограниченная женщина, в прошлом учительница физики, входила к ней благоговейно и на цыпочках.

Наконец к мыслям о занавеске, прихожей, твороге, к мыслям о погоде, сегодняшнем ужине, строптивом характере младшей дочери прибавилась мысль о том, что у ее мужа появилась новая, довольно-таки привлекательная секретарша. Эта мысль оказалась самой неуютной и в то же время самой активной и быстренько-быстренько стала разрастаться и вытеснять все остальные мысли за грань ее сознания в подсознание. Настроение г-жи Угорацкой быстро ухудшалось. В этот момент и появилась Зента. Конечно, она не объявилась вот так, с бухты-барахты, о ней было доложено честь по чести, и пока Зента входила, с лица г-жи Угорацкой исчезали следы глубоких, государственных мыслей, а появилась радостная, любопытная, радушная улыбка в сущности неплохого, доброго человека.

Зента посмотрела в глаза Угорацкой и тут же все поняла, во всяком случае поняла, что в голове у той такой же “собачий ящик”, как и в ее сумочке.

— Славная, — подумала Зента. — Славная… Разве что хитрая немного…

Г-жа Угорацкая слушала Зенту и в знак сочувствия и понимания качала головой, и вместе с головой покачивалась сложно-старомодная парикмахерская башня ее волос. В какой-то момент от сочувствия и понимания в глазах г-жи Угорацкой показались слезы. Но денег она не дала. Не было у нее денег. Впрочем, книг у нее тоже почти не было. Потребности в них она не испытывала.

Иннокентий О. сидел на стопке книг и пил крепкий чай из поллитровой банки.

Было часов десять вечера.

Кончался сентябрь, на улице уже стемнело, но здесь, в подвале, этого не было видно. Иннокентий О. был тем самым человеком с непроявленным лицом, который водил Зенту по книжному складу. Горела керосиновая лампа, и в свете этой лампы его лицо проявлялось вполне отчетливо. Оно было вполне симпатичным, это лицо с немного суховатыми, как будто утомленными чертами.

Напротив Иннокентия О. на низком складном стульчике сидел студент Прохоров по кличке Олигофрен.