Восковые куклы

— Как тебе нравится эта дама за противоположным столиком? — спросил у него Михаил Никифорович, воздержавшись от приветствия и указывая на даму десертной ложечкой, — сущий порох, не находишь?

Ральф Афанасьевич через силу обернулся в сторону, отмеченную десертной ложечкой Михаила Никифоровича, и увидел там худенькую темноволосую даму, одетую в длинное платье с капюшоном, плотно обтягивающее фигуру. Она резко взмахивала левой рукой (кисть ее руки казалась совсем крошечной) и что-то почти кричала на турецком языке, так что Ральф Афанасьевич невольно припомнил атмосферу стамбульского базара. Лицо дамы хорошо освещалось, и можно было рассмотреть его черты во всех деталях. Брови ее были несколько тяжеловаты и чуть не срастались над переносицей, да и над верхней губой темнели волоски. Впрочем, излишняя оброслость, считал Ральф Афанасьевич, ничуть не портит турецких женщин. Зато эти высокие, ясно очерченные скулы, большой красивый рот и особенно напряженный, подчеркнутый резкими тенями усталости взгляд казался скорее взглядом воина, нежели взглядом женщины. Что и говорить — и профиль, и стать — львиноголовая богиня Сохмет.

— Нахожу, — ответил Ральф Афанасьевич и проглотил абрикос, — вы знакомы?

— Едва. Она чересчур стара для меня, скажу тебе по секрету, ей тридцать восемь. А по виду не скажешь, — от этой подагрической молодцеватости у Михаила Афанасьевича зарделись щечки, — впрочем, если в разговоре упомянешь ее многострадальных курдов, можешь считать эту даму своей на весь вечер. Кажется, ее ничто больше не интересует.

— Когда будут показывать ее фильм? — вяло поинтересовался Ральф Афанасьевич, так, для поддержания разговора.

— Показывали вчера после семи, но если ты собираешься с ней знакомиться, я вкратце расскажу, о чем он, а не то и разговаривать с тобой не пожелает. Видишь того, с глянцевитой головой? Он так увлекся проблемой горных курдских земель, познакомившись с мисс Устаоглу в Амстердаме, на ее премьере, что она пригласила его к себе в Стамбул, и он неделю жил у нее, в древних зачарованных комнатах, все окна которых выходят прямо на Золотой Рог… — Михаил Никифорович причмокнул и зажмурился.

Ральф Афанасьевич уже не слушал своего друга, он почему-то подумал, отчего у того такая крепенькая и плотная борода, едва подернутая сединой, а виски и челка такие жиденькие и блестящие, будто облиты репейным маслом. На самом деле, он стеснялся начать совсем уже стариковский, но важный для него разговор. Вовсе не с кем было ему теперь поговорить об этом, и он решился:

— Послушай, Михаил, какая-то странная боль меня тревожит, где-то здесь, — он схватился за сорочку большой своей, волосатой, в маленьких трещинках лапой. — Вот при ходьбе и после еды, особенно после еды… Такие неприятные сковывающие ощущения… Но стоит остановиться — и эта скованность исчезает. А боль, скажу тебе, страшная, так и пронзает даже левую руку вот до локтя, и левую часть шеи, и лицо… И становится как-то дурно и страшно, очень страшно…

— О, я тебя не узнаю, старик! О чем ты говоришь, встряхнись, отвлекись ты от этих недостойных мыслей! Я тебя сейчас с дамой буду знакомить! С дамой! Совсем ты стариком стал, заплесневел у себя в кабинете со своим глиняным Бодхисаттвой. Кстати, он еще не разбился? Главное, начни разговор с того, что, мол, как это так получилось, что турецкие власти запрещают показ фильма? Вся, мол, просвещенная Европа возмущена! Тут ее и зацепит, а дальше уже сам разберешься…

Он устроился поудобнее и продолжал:

— А теперь слушай внимательно. Этот ее фильм — обычная история о трех молодых идеалистах, чьи тропы пересеклись, как это водится, совершенно случайно. Главный герой — курд, симпатизирующий коммунистам. Несложно догадаться. Он подружился с таким наивным, я бы даже сказал, слишком наивным, рабочим, спас его в стычке с футбольными фанатами. А девушка этого рабочего, конечно же, сначала принимает нового друга не очень ласково, а потом все больше и больше симпатизирует ему. Но суть не в том. Когда, наконец, мальчика забирает полиция, приняв за курдского террориста, над ним измываются только за то, что у него слишком темная кожа, и он умирает в тюрьме… И тот славный эпизод, когда друг помещает тело главного героя в простой деревянный гроб и отправляет в «путешествие к солнцу» — фильм так называется, я тебе говорил — к маленькой деревушке недалеко от иракской границы, где желает его похоронить! — Михаил Никифорович снова причмокнул. — Чудо!

«Изюм пахнет пылью, — подумал Ральф Афанасьевич, — а умирать, наверное, так жутко».

— Они уже ушли! Надо же, как я увлекся! Наверняка на этот французский фильм в Голубом зале. Идем скорее…