Восковые куклы

— А почему нет? Почему не в сотый раз «Прибытие поезда»? Прошлое создается энергией будущего. Как бы это объяснить? Не может быть так, чтобы фильм, который стал одной из основ сознания миллионов людей, наравне с «Одиссеей» Гомера и, скажем, какой-нибудь знаменитой оперной арией, по какой-то случайности не был снят. Мне кажется, Иоселиани именно это хотел подчеркнуть. Все обстоятельства сводит в одну точку энергия восприятия будущего человечества.

— Кажется, я начинаю понимать… Нечто подобное Бродский называл «звуковой неизбежностью»… Это в поэзии. В кино — не знаю, как такое обозначить.

— Если сознание всего просвещенного русского общества построено на фундаменте, краеугольным камнем которого есть «Преступление и наказание», то этот роман не мог быть не написан. Не могло быть так, чтобы сняли что-нибудь другое, а не «Прибытие поезда», это зависело даже не от них, не от поезда, не от машиниста, движения людей на платформе провоцировались не ими самими, а всеми давящими из будущего сознаниями поколений, для которых теперь каждое движение этого нелепого на первый взгляд человека так же незыблемо, как строение солнечной системы, карта Гималаев или вкус кофе… А вообще, ты как всегда прав. Я поссорился с женой, и мне все это гадко, и давай больше не будем об этом…

Он прошел по коридору, и словно бы прокрутилось невидимое колесо настройки радиоприемника.

— Значит, длина мундштука означает только половое различие?

— …нам повысили арендную плату…

— Я говорю: «Так хотите вы танцевать или нет?» А они сидят, как невменяемые, и говорят то да, то нет.

— …эти милые керамические туфельки…

— …угадывается двойная культурная апелляция: и к киноэстетике Пазоллини, и…

В первый раз он увидел этих ребят, когда смотрел фестивальные короткометражки. Казалось, ребята попали сюда случайно. Тогда он все время пытался отвлечься и смотреть на экран, но краем глаза все-таки замечал их. Они сидели на ступеньках в проходе и целовались. Потом мальчик вышел, а девушка постоянно глядела то на экран, то в сторону входа, ожидая, когда тот вернется. Вот он появился. Свет выхватывал мальчика только частями. Одет он был весьма странно: вроде бы и одежда была на нем новая, не с чужого плеча, но какая-то несоразмерная — сорочка вытянута чуть не до колен, а широченные брюки обрезаны выше щиколотки. Через плечо висела лохматая сумка, а глаза были скрыты за ярко-оранжевыми очками, никак не подходящими к брюкам и сорочке. Ходил он изгибаясь, словно укрепленная за два конца веревка или тряпичная кукла, и по-щенячьи презрительно щурился. Девушка обняла его, и они продолжили целоваться.

Вскоре к ним присоединился другой мальчик, с клочковато выстриженными волосами канареечного цвета и нарочитой, наигранной имбецильностью во взгляде и манерах. Фазы его движений были разъяты, словно во вспышках стробоскопа, и весь он казался каким-то ненастоящим.

Удивило Ральфа Афанасьевича не столько то, что молодые ребята эти были бесконечно чужды всему, что творилось здесь, сколько некая отстраненность ото всей остальной публики и некая общая тайна, словно марево облекавшая всех трех. Он поделился сомнениями своими с Михаилом Никифоровичем, но тот лишь засмеялся в ответ.

— Они — живые, только в этом возрасте люди настоящие, чувствующие окружающее с максимальной открытостью. Не смотри, что они странные. В конце концов, они такие же в душе героические ребята, как и те турецкие курды, ничем не хуже, те же бунтари! Ну разве они виноваты, что нет реального повода бунтовать?

— Заметно, что мальчики весьма пьяны… Они будто не знают дороги, нет, не сравнивай их с теми тремя курдами, их буйство совершенно хаотично, бессмысленно, направлено на разрушение их же самих, разве ты этого не понимаешь?