Воскресение Сына Божьего

«И Владыкой и Мессией сделал его Бог, того Иисуса», — так говорит Петр в день Пятидесятницы[1815]. Или, как говорит Павел, цитируя, возможно, более ранний гимн: «Всякий язык исповедал, что Иисус Мессия — Владыка»[1816]. Kyrios и

Christos были ключевыми словами первых христиан, пытавшихся выразить свою новую веру, относящуюся к Иисусу. Первоначальное христианство было насквозь пронизано мессианством, и в контексте множества намеков и обетовании из библейской и постбиблейской литературы первые христиане думали, что Мессия, имя которого они теперь знают, был истинным Владыкой всего мира. И то, и другое удивляет, если не сказать — шокирует: речь ведь идет о человеке, недавно казненном римлянами. Вокруг этого поразительного факта и будут строиться доводы данной главы, и он поможет нам увидеть, как воскресение влияло на мироощущение первых поколений христиан. Хотя два упомянутых титула, как и их значение, тесно переплетены между собой, для ясности мы рассмотрим их по отдельности, начав с того, в котором я вижу основу всего остального. Первые христиане верили, что Иисус был Мессией, и они верили в это благодаря его воскресению.

2. Иисус как Мессия

(i) Мессианство в раннем христианстве

Аргументация на этой стадии предполагает три хода, (i) Раннее христианство было насквозь мессианским, оно строилось вокруг веры в то, что Иисус — Мессия, посланный Богом, Мессия Израиля, (ii) Но иудейское мессианство, каким оно было в те времена, никогда не знало кого–либо, кто совершал то, что делал Иисус, не говоря уже о том страдании, которое ему выпало претерпеть, (iii) Поэтому историк должен задаться вопросом: почему первые христиане провозгласили Иисуса Мессией и почему они в соответствии с этим так резко изменяли свой образ жизни?

Заявление, что на начальных стадиях христианство было до конца мессианским, конечно, вызывает споры. Те, кто усердно отстаивает точку зрения, что Q–источник и Евангелие от Фомы (или какие–то хитроумно сокращенные их версии) принадлежат к самым первым христианским источникам, делают отсюда вывод, что существовали первые христиане, равнодушные к мессианству Иисуса, — хотя остается недоумение: то ли это вывод из очевидных фактов, то ли изобретение фактов, которые подтверждают заранее сделанный вывод. Сам «Q» несет в себе очевидные признаки мессианских представлений, как мы можем это увидеть в Мф 11:2–6 и в Лк 7:18–23[1817]. Но даже если бы мы допустили существование раннего «Q, лишенного мессианства, нам пришлось бы признать, что это направление вскоре растворилось в явно мессианском движении, которое возникло почти сразу же; мессианство запечатлелось в мышлении первых христиан столь прочно, что это не требует доказательства. Уже у Павла, по–видимому, слово Christos становится чем–то вроде имени собственного, с конкретным содержанием (относящимся к Иисусу из Назарета), более не несущим дополнительного смыслового значения (указания на то, что он Мессия Израиля).

Некоторые и впрямь полагают, что у Павла это уже совершилось. В знаменитой статье Мартина Хенгеля утверждается, что это слово стало для Павла почти именем собственным, только лишь со «слабым отблеском его употребления в качестве титула» в немногих текстах[1818]. В различных местах я отстаивал ровно противоположную точку зрения: что мессианство Иисуса сохраняет для Павла центральное и жизненно важное значение, что оно тесно связано с другими основными темами его богословия[1819]

. Кроме других исторических и экзегетических особенностей, оно ставит Павла в один ряд со свидетельством LXX[1820]. Но сейчас для нас это не так важно. Даже если Хенгель прав и вся структура мессианской веры Павла (которая представляется мне столь очевидной) — иллюзия, это только заостряет вопрос: откуда у самого первоначального, еще до–Павлова, христианства столь сильный мессианизм, так что за двадцать лет слово Christos стало настолько привычным, что утратило значение титула и стало именем, теперь собственным, уже лишенным дополнительных смыслов?

Мессианство Иисуса, конечно, не сводится лишь к имени собственному во множестве традиций, представленных в евангелиях. В 11–й главе книги «Иисус и победа Бога» я достаточно полно рассмотрел свидетельства синоптиков. Хотя главной моей целью было раскрыть, что Иисус сам думал о своем (часто в значительной мере скрытом) призвании, ряд текстов различных уровней внутри обычных синоптических слоев указывает на то, что мессианство Иисуса продолжало оставаться ключевым моментом во множестве раннехристианских традиций.