Восьмая тайна моря

Щербаков передал Еремину и последнюю записку Рутковской. Он должен был встретить посыльного "брата", но не встретил, потому что накануне они поссорились - она отказалась с ним ехать в Москву. Записку Еремин не вернул и сказал в заключение:

- Я вам верю, Щербаков...

Вдруг сзади затормозила машина. Шофер сердито крикнул:

- Вы что, под машину хотите попасть?

- Мне теперь все равно, - махнул рукой Щербаков и поплелся в сторону.

Машина проехала.

Каким же идиотом он все это время был. Его просто водили за нос, он служил удобной ширмой для Рутковской. Только ширмой. Ему вдруг вспомнился давний разговор с Рутковской. Она настойчиво и по всякому поводу старалась подвергнуть его разным испытаниям, свысока. пренебрежительно говорила о его работе. Слушая ее, он хохотал от души. Как ни злилась Рутковская, она замолкала, чувствуя, что становится смешной. Так вот, в этот раз она спросила его:

- Ты меня любишь?

- Еще бы!

- А что бы ты сделал ради меня?

- Все, что ты захочешь!

- Ну, например, украл бы собор Парижской богоматери или разбил бы витрину универмага?

- Странный способ доказывать любовь. Зачем весь этот разговор?..

- А если я так хочу?

- Не надо хотеть...

Он попытался обнять ее, но она оттолкнула его.

- Да или нет?

- Нет, я не выполнил бы твои неумные желания.

Рутковская очень спокойно сказала:

- Я так и знала. Хорошо еще, что не лжешь.

- Да, я ненавижу ложь.

Тогда ему непонятен был смысл этого разговора. Может быть, она хотела открыться ему, рассказать о махинациях со шкурками? Скорее всего для той роли, которую ему выбрала Рутковская, он подходил таким, каким был в жизни, - с врожденным чувством порядочности, преданным товарищем, всегда верным своему слову. Как раз после этого разговора он получил первое поручение - встретить посыльного "брата", а всего он выполнил три поручения Рутковской.

Мерзостно! Как мерзостно! Игрушка в руках аферистов... Щербаков открыл дверь коридора. В красном уголке играла музыка. Пел мягкий мужской голос: "На пыльных тропинках далеких планет останутся наши следы..." Эти простые слова вдруг необычайно взволновали Щербакова. Он отчетливо представил и далекие планеты, и пыльные тропинки, и людей в скафандрах. Черноту неба, яркие звезды... Щербаков вздохнул и зашагал по коридору.

Навстречу двигалась дежурная по общежитию - седая женщина, страдающая одышкой.

- Что случилось, Щербаков? Весь зеленый какой-то. Аль заболели?

- Пройдет, тетя Катя...

Щербаков почти бегом направился в свою комнату.

Сердце колотилось, как после хорошего кросса. Щелкнул выключатель. Взгляд Щербакова остановился на двух чемоданах в углу комнаты.

"Знала, куда нести, - с ненавистью подумал он и приподнял их. - Открыть? Надо открыть!"

Щербаков выставил чемоданы на середину комнаты, не решаясь на последний шаг. То, что он собирался делать, унижало его в собственных глазах.

В общежитии было тихо. На столе равнодушно тикал будильник. С фотографии на Щербакова смотрела Аня. Глаза - насмешливые, вызывающие - будто говорили:

"А вот не откроешь. Жилка тонка".

- Смеешься, стерва! - Щербаков яростно схватил фотографию и разорвал ее на мелкие куски, потом с такой силой поддал чемодан ногой, что он перевернулся и ударился об угол кровати. Замки чемодана сорвались, крышка отлетела.

Шкуры, шкуры, шкуры...

Щербаков, тяжело дыша, сел на кровать. Что же теперь делать? Что делать? "Тяжело будет - приходи", - вспомнились слова Еремина. "Пойду", - решил Щербаков и поднялся, взглянул на часы. Начало третьего. Поздно. Однако оставаться один в комнате он уже не мог. Запихав шкуры под кровать, он потушил свет, вышел и закрыл дверь.

Улицы были пустынны. Щербаков, прижавшись к ограде скверика, закурил и зашагал в порт. Под ногами блестел асфальт. В аллеях монотонно шумел дождь. Тополя, подстриженные весной, разрослись густой буйной зеленью. Листья, громадные, сочные, словно лакированные, встряхивались и сбрасывали тяжелые капли, как грузчики сбрасывают с плеча тяжелую ношу. Беспокойный свет фонарей трепетал на тополях. Причудливые тени падали на тротуар. Гасли последние огни в домах, а он все шел, с каждым шагом удаляясь от своей комнаты, где лежали ненавистные ему чемоданы.

Щербаков вышел на портовую площадь. Машины с зелеными глазками. Пассажиры.

Порты - воздушные, речные и морские, - как и железнодорожные вокзалы, живут своей жизнью. Здесь спешат, торопятся, ругаются, смеются, плачут, целуются, жуют на ходу, спят на чемоданах... Одни уезжают, другие приезжают. "Я-то к дочке еду, а куда эти прут?" - вспомнил Щербаков слова старика, кое-как выбравшегося из вокзальной толчеи, и невольно улыбнулся. Сегодня в порту была такая же толчея, как и вчера и позавчера...

Щербаков почувствовал усталость. Ему казалось, что он вернулся из дальней поездки и ждет пересадки на новый поезд. "Что ж, пора пересаживаться", - подумал он и, потолкавшись среди пассажиров, опять вышел на площадь и повернул к грузовому причалу.

В проходной тускло горела лампочка.

- Эй, кто тут есть?

Из боковой комнаты вышла вахтерша.

- Где ты был? С двенадцати звоню в общежитие, не могу дозвониться.

- Что случилось?