Восьмой круг. Златовласка. Лед

Под воздействием как тона, так и слов ощущение близости с ним интересов исчезло во взрыве слепой ярости. Потом он взял себя в руки. Лоскальцо добивался чего-то устроенным представлением. Оно едва не сработало, и поэтому Мюррей обратил гнев на себя. Он понимал, что перед ним размахивают красным плащом с целью разъярить его, подозревал, что плащ скрывает за собой клинок шпаги, однако позволил довести себя до опасной близости к тому, чтобы неистово броситься в нападение и пасть мертвым. Теперь нужно показать Лоскальцо, что на арене перед ним не тот бык.

— Нет, — ответил Мюррей. — Не понимаю, о чем вы говорите.

— Ясно. — Лоскальцо снова откусил кусок яблока и, мерно жуя, спросил: — Значит, вы отрицаете, что в прошлый понедельник, работая на клиента, вы с какой-то женщиной вошли в квартиру Айры Миллера в его отсутствие и разговаривали там с миссис Миллер?

Мюррей улыбнулся:

— Вы знаете, что я не могу отрицать того, в чем меня не обвиняют. Хотите обвинить меня во взломе и проникновении?

Лоскальцо ответил улыбкой.

— Хотел бы, — любезно ответил он. — Видит бог, очень хотел бы, дабы показать вам, что не нужно вступать со мной в юридический спор. Но не обвиню. То, что сделали вы и ваша сообщница, убеждая Миллера изменить свои показания, называется сговор. То, что вы и другой сообщник ставили себе целью, когда пытались подделывать официальные досье, тоже сговор. И все это для одного клиента. Должно быть, вы очень старательно работаете для этого клиента, Керк, раз ставите себя в опасное положение.

— В опасное? — насмешливо спросил Мюррей. — Если бы вы считали, что можете завести на этом основании судебное дело, разве мы сидели бы здесь и разговаривали? Ничего подобного. У меня внизу сняли бы отпечатки пальцев до того, как вы очистили яблоко.

Брови Лоскальцо поднялись.

— Кто говорил что-то о деле? — мягко спросил он. Положил на тарелку огрызок яблока и старательно вытер платком руки. — У меня на уме было небольшое разбирательство в присутствии начальника отдела лицензий штата Нью-Йорк.

Это было неприятное заявление, и чем больше Мюррей думал над ним, тем неприятнее оно становилось. Дело с полицейскими досье не было проблемой, у Штрауса хватило ума не лезть в приготовленную для него западню. Но дело с Айрой Миллером представляло. Миллер и его твердокаменная медсестра стали бы убийственными свидетелями на разбирательстве, и поскольку Миллер сам поднял этот вопрос вместе с Лоскальцо, то, несомненно, захотел бы выступить свидетелем. И медсестра выступила бы. Прикажи Миллер ей, она стала бы прыгать через обруч. Мысль о том, что и как они сказали бы, вела лишь к одному возможному выводу.

— Хорошо, — покорно сказал Мюррей, — как гласит старая шутка: я все понял, можете убрать нож.

— Еще нет, — сказал Лоскальцо. — Не так быстро, мистер. Я хочу подождать, чтобы Ландин предстал перед судом и Миллер дал против него показания. А там увидим.

— Что увидим? Не ждете же вы, что Миллер предаст вас, так ведь?

Лоскальцо печально развел руками.

— Я простой человек, — заговорил он. — Paisan[29]. Когда слышу, как ищейка, только что пытавшаяся согнать моего свидетеля со свидетельского места, задает такой вопрос, я прихожу в замешательство. В чем дело, Керк? Вы глупее, чем кажетесь, или так умны, что я не могу понять вас?

— Глупее, — немедленно ответил Мюррей.

— Вот и хорошо. Имейте это в виду и держитесь подальше от моих свидетелей.

— А потом?

— Тогда, возможно, вам удастся сохранить лицензию и не придется честно зарабатывать на жизнь, копая канавы.

— Спасибо, — сказал Мюррей. Он был очень рад подняться из этого кресла. — И дайте мне знать, когда станете баллотироваться в губернаторы. Можете рассчитывать на мой голос.

Это была неподходящая шутка в неподходящее время. Он понял это по тому, как Лоскальцо вскочил и уставился на него через стол; воротник рубашки внезапно показался удушливо тесным на бычьей шее.

— Керк, — заговорил Лоскальцо убийственным тоном, — в свободное время, когда не будете фабриковать улики для развода, сделайте мне одолжение. Просмотрите газеты, выясните сами, какую известность я получаю на этой работе. Какую рекламу. Много ли людей знает меня, и многим ли я не безразличен.

— Послушайте, — сказал Мюррей, — я же просто шутил.

— Никто не шутит со мной на эту тему, Керк. Совершенно никто. Хотите знать, почему? Потому что в течение тридцати лет я вел практику, которая принесла мне много денег и больше грязи, чем я надеялся отмыть. Когда подвернулась эта работа, я принял ее, как вы принимаете горячую ванну — чтобы начисто отмыться. И никто мне ее не загрязнит!

Мюррей понимал, что Лоскальцо говорит убежденно.

— Извините, — сказал Мюррей и протянул руку. — Я это запомню.

Лоскальцо посмотрел на руку, потом поднял взгляд.

— Уходите, — устало сказал он. — Убирайтесь, пока я вас не вышвырнул.

Больнее всего ранили не эти слова. Не отказ пожать протянутую руку. Больнее всего ранило выражение лица Лоскальцо. Такое же выражение лица, знал Мюррей, было у него самого, когда он внезапно оказался перед отвратительной тварью, которую Лоскальцо достал из банки.