Воспоминания (1915–1917). Том 3

Тогда я уже пошел к начальнику штаба 10-й армии[107][108], в составе коей находилась 65-я дивизия, чтобы явиться ему и доложить о решении главнокомандующего. Выслушав меня, он мне сказал, что не хотелось бы мне давать бригаду в 65-й дивизии, что там очень молодой начальник дивизии[109]

[110], не успевший сколотить ее, что дивизия не устойчивая, а что им бы хотелось дать мне бригаду в твердой надежной дивизии в 3-м Сибирском корпусе, а именно в 8-й Сибирской дивизии, где и начальник дивизии[111][112] очень опытный и знающий свою дивизию досконально и что под руководством такого серьезного боевого генерала я быстро свыкнусь с боевой обстановкой, что вакансия в этой дивизии должна открыться в течение месяца. Мне это, конечно, весьма улыбнулось, я очень поблагодарил начальника штаба за его такую предупредительность и решил опять побеспокоить Эверта, хотя мне это было ужасно совестно, но дело было слишком серьезное.

К счастью, мне не пришлось даже потревожить Эверта; едучи к нему, я его встретил выходившим от генерала Смирнова, подошел к нему и [передал] весь разговор мой с начальником штаба 10-й армии. Эверт очень любезно отнесся к этому, пожалел только, что я не сразу попаду в бригадные командиры.

Переночевав в своем вагоне, я на другой день получил уже от штаба фронта следующее предписание:

«Главнокомандующий приказал командировать Вас в распоряжение командующего 10-й армией на предмет прикомандирования к одной из пехотных дивизий, для изучения боевого строя.

Для исполнения сего Вам надлежит отправиться в штаб 10-й армии и явиться к генералу от инфантерии Радкевичу[113].

Об отбытии донесите».

Отъезд к месту назначения в штаб

8-й Сибирской стрелковой дивизии

С этим предписанием я и явился к Радкевичу – это был уже старик, сибиряк, с несколько суровым видом, но это не помешало ему чисто по-отечески обласкать меня. Я вышел от него совсем растроганный, получив предписание от штаба его армии отправиться в распоряжение командира 3-го Сибирского армейского корпуса[114]

[115] для прикомандирования к 8-й Сибирской стрелковой дивизии, при этом я получил и секретную подробную карту с нанесенным на ней расположением всех частей 3-го Сибирского корпуса. Обедал я в тот день у генерала Смирнова, который выразил сожаление, что я не буду служить у него в армии, но в 68-ю дивизию к Апухтину ему было бы жутко меня отпустить.

Я так устал за этот день от пережитого и массы впечатлений, что рад был вернуться в свой вагон и лечь спать. Спал как убитый. В 11 ч. вечера мой вагон перевели на Либаво-Роменскую жел. дор. и прицепили к какому-то поезду, когда я уже спал. Проснулся я на ст. Молодечно, был солнечный день. Молодечно – это была последняя станция, дальше до Залесья ходили только этапные поезда, обслуживаемые железнодорожным батальоном, к одному из них и прицепили мои вагоны и через час я уже был на ст. Пруды – откуда до штаба корпуса, куда я должен был явиться, оставалось всего 5 верст.

Пруды была крошечная станция, кругом полная тишина, населения не было видно никакого, природа более чем унылая. На станции стоял небольшой передовой отряд, сооруженный на средства крестьян Пермской губернии, и на путях питательный пункт Красного Креста, устроенный Пуришкевичем[116], где я и пообедал. Устроен он был прекрасно в нескольких вагонах, заведовала очень милая сестра милосердия. Мне дали отличный суп с зеленью и рисом с большим куском мяса и на второе котлету с гречневой кашей.

Я приехал на ст. Пруды в 11 часов и хотел в тот же день проехать к командиру 3-го Сибирского армейского корпуса, потом вернуться, чтобы на другой день отправиться уже в свою дивизию. Приказав оседлать верховую лошадь, одевшись в установленную форму, захватив с собой документы и выданную мне штабом армии карту с обозначенным на ней расположением войск, я сел на лошадь и выехал по направлению к штабу корпуса, следя по карте. К лошади своей я еще не привык, т. к. только один раз попробовал ее в Москве в манеже. Она шла очень неспокойно, пугаясь каждой лужи, куста, каменьев, заборов… Это было очень неприятно, но я понемногу свыкся с этим. Происходило это от того, что лошадь привыкла к городу, а в поле терялась.