Воспоминания

Лела, — продолжала мама, — хорошо знала характер своего супруга. Ничуть не хуже знала она и законы гор. Потому отдавала себе отчёт в том, что истинная свобода и счастье девочек её — дочерей европейцев–меннонитов — не может, не должны зиждиться ни на суровых патриархальных постулатах старых грузинских родов, ни, тем более, на сказочках по поводу счастливого обхода стороною этих постулатов добрыми отцами и дедами. В любом случае, — это Лела хорошо представляла по собственному, пусть не горькому, но безусловно сложному опыту, — по возвращении домой из любого вояжа в свет девушкам её все обязательно придётся пройти мучительную ломку новоприобретённых привычек и воодушевляющих представлении о свободе женщины. Которых по глупости они наверняка наберутся в той же Северной столице, — в Петербурге, — куда Марфа рвалась что б познакомиться с нею и её соблазнами. Мама — что б возвратиться и встретиться с незабвенными друзьями детства. О том, чего подобная же ломка стоила ей самой когда–то Лела предпочитала молчать. При всём своём природном уме, начисто — к счастью — лишенном светского опыта, Лела говорила (и делала) что знала. А не наоборот. Что свойственно умам философическим и собирательным а натурам прямым и честным. Это обстоятельство могло бы приносить вред всем, кто стал бы придерживаться к советам её (а как к советам Лелы можно было не прислушиваться?!). Потому она прикладывала все силы что бы доказать необходимость именно светского образования для своих внучек, которое по её представлениям (но не на основе собственного живого и, повторимся, исключительно счастливого опыта) само по себе давало будто бы путёвку в истинно женскую свободу.

Ведь по окончании Смольного института для благородных девиц (вот куда метила честолюбивая дочь своего отца, забыв про его выстрел и помня только заветное имя Анна Кирилловна!) Марфиньке придётся возвращаться домой, на Кавказ. Варианты возвращения (или переезда) туда же Стаси Фанни как и сама возможность вмешательства во все эти Лелины игры, как и в судьбы девочек, Бабушки Анны Розы, — по простительной (очень маме импонирующей) наивности заигравшихся Лелы и супруга её, — не рассматривались. И напрасно! Честолюбивые грёзы Лелы Константиновны разлетелись вдребезги от замечания Великой Женщины: — Кандидаток в благородные шлюхи Смольный бордель почерпнёт с лихвой за пределами её семьи! И в целях окончательного и, надо полагать, безжалостного добития радужных замыслов и надежд стариков, — через одно из своих доверенных, — выложила перед потрясёнными маглакскими простаками с сотню нотаризованных копий вексельных досье, содержание которых самой непритязательной и сговорчивой полицией нравов не было бы разрешено даже для глянцевого журнала для яхт клубов…

В 1895 году в Тифлисе Марфа и Стаси Фанни частными домашними уроками прошли два подготовительных класса, и дед Эмухвари отвёз их в Петербург. В гимназию Побединского. В ней было добротно поставлено классическое преподавание языков. Французский, немецкий, шведский и финский с грузинским девочки знали с младенчества. В гимназии начали они изучать латынь, английский, испанский, японский.

Поселились они все вместе, сначала в доме 5, по улице Жуковского у некоего штаб ротмистра Владимира Александровича — старого знакомого и, кажется даже однополчанина Иосифа. Но после энергичного вмешательства столичного доверенного Бабушки Розалии Левитина, Стаси Фанни и Марфа по приглашению Эммануила Юльевича Берга, главного смотрителя Главной же физической Обсерватории императорской Академии Наук, поселились в его доме 63, по Большому проспекту Васильевского острова. — Жить надо у приличных людей! — пояснила своё решение Великая женщина. Иосиф, которому было чрезвычайно неудобно перед тотчас же присосавшемся к его кошельку гусаром–однополчанином, кровно обиделся. И, в пику ЖЕНЩИНЕ, отверг категорически следующее, неизмеримо более важное решение её, сводившееся к плану направления сестёр по окончании гимназического курса на учёбу в Париж. В душе то он был, безусловно, за Париж: слово это задевало глубоко и томительно многие струны его души. Но — принцип! Своё бескомпромиссное — Нет! — планам Женщины Иосиф произнёс на людях — веско и торжествующе. Так, это и полагалось истинному мужчине и настоящему рыцарю. Он–то великолепно знал, что слово она сдержит и сделает всё по–своему. И тогда уже путешествие в Париж осуществится не… за его, Иосифа, счёт. Но за её денежки. Волки традиций останутся сытыми. Овцы девичьих судеб — целыми!…Или…наоборот? Так, или иначе, наш явный софист был ещё и тайным дипломатом!

Время шло. Девочки учились усердно. Успевая отдыхать и принимать в своём респектабельном доме новых и совсем не неприятных знакомых. В это им усердно помогала их родственница Елена Вейденшлагер—Абашидзе, бравшая уроки живописи у самого Репина тут, в Петербурге и в его финских Пенатах, где в мастерской великого художника мама гостила прежде со своим женихом…