Воспоминания для будущего

Последняя беседа о Кафке была у меня с Андре Массоном. После Мюнхена все боялись войны, и все сходились на том, что, если ей суждено разразиться, она повлечет за собой огромные перемены, и какой бы лагерь ни возобладал — правый или левый, нас не признает ни тот, ни другой, сочтя виноватыми и изгнанниками. И вот, проникая в мир Кафки, я заглядывал в это будущее...

Но пока суд да дело, мы были еще «в отпуску». Как-то в августе я пошел во второй половине дня к реке Сен-Жорж ловить форель. Солнце клонилось к закату. Становилось прохладно. С легким сердцем вышел я на дорогу. Проходя мимо маленькой мэрии Пендепи, в пяти километрах от Онфлера, я заметил нескольких человек, собравшихся около наклейщика объявлений: «Всеобщая мобилизация».

Имеющим военный билет № 6 надлежало явиться на призывной пункт 31 августа. Это была моя категория — категория «квалифицированного рабочего». Какой квалификации, желал бы я знать.

Я почувствовал, как что-то оборвалось у меня внутри — в сердце, голове, душе, в моем втором «я». Надает камень, второй, третий, и начинается обвал. Разбивалась моя жизнь. Моя любовь. Моя профессия. Мои надежды. Мои радости. Мадлен, жизнь моя. Я вдруг перестал спешить: плелся домой медленно, шаг за шагом.

После душераздирающих прощаний, когда мы обливали друг друга слезами, Мадлен проводила меня на вокзал Трувиля. Потом вернулась в своей летний дом, где ее восьмидесятишестилетняя бабушка бормотала:

— Как жаль, что ты полюбила этого мальчика! Если б не он, в нашей семье не было бы солдата, и мы жили бы себе спокойно!

Она принадлежала к тому же поколению, что и мой дед, который томился в Париже, терзая экономку, заменившую скончавшуюся пять лет назад бабушку.

Вынужденная пауза

«Странная война»

Я отправился в Дижон.

— У вас литера Г.

— Ну и что?

— Это не здесь!

Никто не знал, что делаткч; мобилизованными. Похоже, казармы не получили никаких указаний. Три дня ушло на то, чтобы нас перегруппировали. Рефлекс толкал меня на вокзал в надежде, что Мадлен выйдет из пассажирского вагона, хотя я в это и не верил. Нас же перевозили в товарных! А потом распихали по грузовикам, и мы отправились на запад, в неизвестном направлении, с двух сторон эскортируемые жандармами на мотоциклах. Иронией судьбы нашу колонну замыкал реквизированный грузовичок с намалеванной сзади надписью — «Куда они спешат? На Большую Бойню».

В сельской местности на привале я собирал цветы. Я обратился к офицеру.

— Мой лейтенант, у меня есть цветок, но мне не выдали ружья.

— Не приставайте!

У меня волосы стали дыбом.

Под Страсбургом нам повстречались первые тележки беженцев — мебель, тюфяки, кухонная утварь, детские велосипеды и домашние животные. Мы увидели первых бродячих собак, брошенных хозяевами.

Используя мои «специальные знания», меня заставили убирать офицерские кабинеты. Офицеры были строевиками, и для них такая жизнь — профессия.

Пока я подметал:

— Ну как, артист? Это тебе не кино!

— Лучше чистить паркет, чем рыть окопы,

— Что ты сказал?

— Ты прекрасно слышал. Я попрошу вас, мой лейтенант, уважать устав и не тыкать.

В кабинетах я не засиделся. Тем более что у моей фамилии стоял крестик, означавший «пацифист». Меня приставили кормить трех лошадей. На этот раз я взмолился — не за себя, а за животных.

— Старшина, эти животные подохнут — я не отличаю головы от хвоста.

Старшина пожалел лошадиную породу, и я стал могильщиком. Я не умел ходить за живой скотиной — меня определили к мерт вой. До сих пор звучит в ушах барабанная дробь — земля падает с лопаты на вздутые животы собак, кошек, лошадей — всех подряд.

3 сентября война была объявлена официально. Надежды больше нет.

Ко мне опять придрались и перевели в другую часть. Чем дальше спускаемся мы на юг, тем больше встречается славных ребят. Теперь мы находимся в Рейпертсвиллере, возле Битше, в горбатом Эльзасе. Прекрасная холмистая местность. На лугах цветут колокольчики, как три года назад, в Дофине, когда мы с Мадлен были так счастливы на природе! 8 сентября. Мне двадцать девять.

Я пустился на хитрость — добровольно вызвался чистить картошку. Как правило, люди считают ниже своего достоинства чистить картошку и мыть жирную посуду. Для меня же, чем ниже ступенька лестницы, на которой я стою в армии, тем лучше внутреннее состояние.

Другая хитрость — я добровольно вызвался доить покинутых коров, а их очень много. У недоеной коровы начинается жар. Ее молоко скисает, и она подыхает. И вот мы принимаемся за дело втроем, прямо в поле: один держит голову, второй — хвост, третий разминает соски. Скисшее молоко почти такое же твердое, как масло. Бедное животное кровоточит, тяжело дышит, брыкается. Терпение, терпение. Наконец потекло молоко. Мы обретаем дружбу — единственный момент, когда жизнь получает смысл. Нежность, перешедшая ко мне от матери...

19 августа Мадлен подарила мне по случаю трехлетия нашей любви автоматическую ручку, и я решил вести дневник нашейжизни. Из сделанных в нем записей сегодня могу переписать следующее: