Воспоминания фаворитки [Исповедь фаворитки]

Я прошла в спальню. В отличие от будуара, освещенного, как я уже сказала, алебастровой лампой, в спальне свет исходил от лампы розового богемского стекла, комната была затянута голубой тафтой, и свет, просачиваясь сквозь алый кристалл, бросал на ткань розовые отблески. Две двери, прорезанные друг напротив друга, вели — одна в туалетную комнату, другая в ванную; все пространство ванной занимал громадный беломраморный бассейн, окруженный ступенями, которые были покрыты циновками столь тонкими, что их узор казался вышитым. На каждом углу лежали шелковые подушки.

Вся зала была украшена фресками в духе помпейских росписей — знаменитыми каприйскими танцовщицами, порхающими на стенах.

Было во всем этом нечто напоминающее волшебный дворец Армиды, воспетый Тассо.

Вот уже час, как я находилась в мире колдовских очарований.

Этот будуар, эта спальня и ванная были настолько же далеки от голубой комнаты, когда-то предсказанной Диком, насколько та голубая комната отличалась от хибарки у миссис Дэвидсон, где прошло мое детство.

Ночной наряд королевы состоял из батистовой туники, отделанной валансьенскими кружевами по вороту, вырезу на груди и рукавам; шнур из розового шелка перехватывал талию; это неглиже дополняла пара домашних туфелек из розового атласа.

Едва успев одеться, я увидела королеву, входящую в таком же наряде. Она оглядела меня, потом заметила с прелестной улыбкой:

— Мне ужасно хочется сделать для тебя то же, что моя сестра Мария Антуанетта сделала для маленькой принцессы де Ламбаль, то есть учредить для тебя при дворе должность постельничей дамы, ведь тогда мы сможем не разлучаться ни днем ни ночью. Правда, это мне грозило бы жестокой ссорой с сэром Уильямом!

Я рассмеялась:

— Не знаю, будет ли у вашего величества ссора с ним, зато мне хорошо известно другое. Должность постельничей дамы, которую ваше величество желает учредить при дворе, в английском посольстве либо вовсе отсутствует, либо сопряжена с обязанностями столь несущественными, что о них и говорить не стоит.

— Что ж, значит, в этом отношении я спокойна, но есть и другая сторона дела…

— Бог мой, какая же?

— Когда король увидит, до чего ты хороша, он в тебя влюбится.

— Ах, Господи, что я слышу от вашего величества!

— Ты мне позволишь защищать тебя от его домогательств?

— Я умоляю об этом ваше величество… Хотя думаю, что сумела бы защититься и сама.

— Хочешь, я посоветую тебе хорошее средство обороны? Душись своими любимыми духами, неважно какими, но обязательно душись всякий раз, когда отправляешься ко двору. Подобно своему предку Генриху Четвертому — по-моему, в этом состоит все их сходство, — король ненавидит духи. Я же, напротив, обожаю их. Так, а теперь посмотри на меня… Положительно ты прелесть! Ты в десять раз красивее, чем в парадном туалете. Только дай я вплету что-нибудь тебе в волосы.

Королева открыла футляр, лежавший на ее туалетном столике, и достала оттуда нитку жемчуга, способную служить и колье, и украшением для прически; жемчужины перемежались несколькими крупными бриллиантами; затем, как и было сказано, она вплела эту нить мне в волосы.

Казалось, Каролина совершенно отреклась от собственного кокетства, лишь бы сделать меня как можно красивее, хотя бы и в ущерб ей самой; глядя, как она убирает мои волосы, можно было подумать, что не женщина украшает другую женщину, а любовник наряжает возлюбленную.

— О, — произнесла она, — Сан Марко и Сан Клементе просто лопнут от зависти! Нам говорили, что приедет англичанка, и мы ждали, что появится белобрысая особа с волосами, как мочало, с голубенькими фаянсовыми глазками и длинными зубами, а вместо этого к нам из страны томных миссис приехала сущая Клеопатра, темная шатенка с глазами непередаваемого цвета и с такой кожей, с такой… Ну, признайся, подружка, из чего сделана твоя кожа? Из горностая? Из лебяжьего пуха? Право, мне так досадно, что я пригласила всех этих людей прийти сегодня сюда: мы ведь могли бы остаться вдвоем, принять ванну, приказать, чтобы нам сервировали ужин прямо в бассейне… Ах, вот было бы славно захлопнуть дверь у них перед носом! Но нет, так и быть, я их приму, ты будешь кокетничать, словно кошечка, не правда ли? Говорят, ты чудесная актриса, а танцуешь так, что голова кругом идет…

Я покраснела.

— Сэр Уильям сам об этом рассказывал. Ты почитаешь стихи, ты споешь, ты будешь делать все что умеешь, чтобы свести их с ума. Мы их ослепим, очаруем; завтра во всем Неаполе только и будет разговоров, что о тебе; и когда мне станут говорить про леди Гамильтон, я скажу: «Да, это моя подруга! Это моя Эмма, она принадлежит мне и больше никому!» Мужчины будут ревновать тебя ко мне, женщины возненавидят меня еще больше… О, я сквитаюсь с ними, со всеми этими неаполитанками, которые занимаются любовью, словно самки, и не желают мыться — их хоть плетью загоняй в ванну! Если бы по приговору суда мне пришлось поцеловать одну из них, я попросила бы изменить меру наказания и лучше заточить меня в замок Святого Ангела или в Кастель Нуово, тогда как тебя… о, тебя я бы съела живьем!