Воспоминания фаворитки [Исповедь фаворитки]

О дочь Юпитера, прекрасная Венера,Над целым миром твой, лучась, вознесся трон,Не дай душе сгореть в страданиях без меры,Пеннорожденная, чей сладостен закон!О, не питай ко мне враждебности незрячей!Я жалобы любви несу на твой алтарьИ верю, моего ты не отринешь плача,Владычица сердец, услышь меня, как встарь!

С лазурной высоты на воробьиных крыльяхЛегчайшая меж всех небесных колесницДа спустится ко мне в жестокий час бессилья,Дай вновь узреть тебя, царица из цариц!Твоих бессмертных уст улыбка молодаяМгновенно осушит потоки горьких слез,Как солнце на заре, лучом траву лаская,Стирает капельки ночных прозрачных рос.«Зачем меня зовешь? — раздастся голос нежный. —

Чья смертная краса несет тебе напасть?Чье сердце черствое холодностью небрежнойОтветствует тебе на пламенную страсть?Бесчувственной души жестокую гордыню,Клянусь тебе, Сапфо, сумею покарать,И кто твои дары так презирает ныне,Придет тебя о них смиренно умолять».Не медли ж более, богиня упованья,

Великая, кому подвластны глубь и высь!От мук меня спаси, уйми мои терзанья,Во прахе я молю: «Явись ко мне! Явись!»

Надобно ли здесь напоминать читателю, каких высоких степеней совершенства достигла я в представлениях подобного рода, наполовину песенных, наполовину мимических. С первых же строк я полностью слилась со своим персонажем и тем самым тотчас завоевала души зрителей. Если рукоплескания не прерывали меня на каждой строфе, то лишь потому, что присутствующие боялись упустить хотя бы единый звук моего голоса и струн арфы. Но когда на последнем стихе последнего четверостишия я, пав на колени и возведя взор к небесам, исступленно воззвала к богине:

Во прахе я молю: «Явись ко мне! Явись!» —

из уст слушателей вырвался единый возглас, в котором изумления было не меньше, чем восторга.

Стало очевидно, что на сей раз я вызвала у публики чувство, прежде не изведанное ею, впечатление совершенно новое, неожиданное.

Королева, подняв, обняла меня и поцеловала.

— О, бис! Бис! — восклицала она. — Еще раз, Эмма, умоляю тебя!

Но я покачала головой.

— Государыня, — возразила я, — своим успехом я обязана неожиданности. Когда не останется неожиданности, не будет и успеха. Никогда не требуйте от меня повторения; но я могу попробовать показать что-нибудь другое, если вам угодно.

— Все что пожелаешь, только скорее, скорее, скорее! Нам не терпится снова рукоплескать тебе. Вы когда-нибудь видели что-либо подобное, Гатти? А вы, Роккаромана?

Как легко догадаться, ответ был единодушен.

Разумеется, все присоединились к королеве и просили меня сыграть что-нибудь еще.

Я была уверена, что произведу эффект в сцене безумия Офелии. Поэтому я попросила у королевы тюлевую вуаль и цветы.

— Ступай в мою комнату и выбери среди моих вуалей такую, какая тебе больше подойдет, — сказала она. — Что до цветов, то спустись в сад, там ты их найдешь во множестве.

Мы обе отправились в королевскую спальню. Там я выбрала простую вуаль из тюля, и мы, королева и я, пошли в сад. Предоставив себя в мое полное распоряжение, королева говорила:

— Хочешь герань? А вот ветка апельсинового дерева, она не подойдет? Может быть, возьмешь этот цветок олеандра?

Но все это было совсем не то, что требовалось мне. Эти аристократические, изнеженные цветы цивилизованных садов не имели к безумной Офелии никакого отношения. В стихах Шекспира говорилось о маках, васильках, овсюге, розмарине, руте — откуда я их возьму? Цветы, которые мне предлагали, годились для королевского венца, они были к лицу дочери Марии Терезии, но не дочери Полония. Однако со временем я стала сговорчивее и уже соглашалась на бриллианты и жемчуг, если не находилось ничего другого.