Воспоминания: из бумаг последнего государственного секретаря Российской империи

Записка отмечала всю опасность такого положения. Если бы, говорилось в ней, предстояло созвать нечто вроде Земского собора для решения одного какого-либо, доступного пониманию масс вопроса или для выяснения общенародного настроения, то, пожалуй, можно было бы оправдать предоставление в нем столь значительного участия крестьянам. Но раз дело идет о создании постоянного законодательного учреждения, деятельность которого будет охватывать все стороны государственной жизни, то спрашивается, что будут делать в нем малограмотные, а то и совсем неграмотные члены-крестьяне, которые не только не в состоянии разобраться в делах законодательства, но даже и прочитать заголовки законодательных представлений. Нет сомнения, что большая доля крестьянства будет элементом не только лишним, но и крайне опасным, ибо станет легкой добычей социальных агитаторов и политических честолюбцев, которые не замедлят захватить их в руки на том единственном вопросе, какой их интересует и им понятен, – на вопросе о земле, – и решать они будут этот вопрос в порядке страсти, а отнюдь не разумного рассуждения.

Записка эта смутила графа Сольского, который, впрочем, едва ли не один с нею ознакомился. Он пробовал было дать решениям иной оборот, но никто его не поддержал; Булыгин и тут промолчал, и совещание осталось при ранее принятом формальном решении.

Должен сознаться, что, составляя в дальнейшем на указанных совещанием основаниях распределение выборщиков, правильность которого никто, конечно, не проверял, я приложил все старания, чтобы исчислить крестьянских выборщиков в возможно скромных цифрах и тем сократить влияние на выборы крестьянского элемента всюду, кроме западных губерний, где он мог служить противовесом влиянию крупных польских землевладельцев, но, конечно, это был лишь паллиатив, не имевший значительного влияния на результаты выборов.

Вообще рассмотрение совещанием этого дела оставило впечатление полной растерянности и крайне легкомысленного отношения большинства участников. Совещание не проявило ни внимания, ни прозорливости, ни сознания всей важности предпринятого дела. Плыли как бы по течению, и только. И в этом случае, как и во всех других, ярко сказалась основная язва нашего старого бюрократического строя – засилье на вершинах власти старцев. На повороте государственной жизни судьба важнейшего дела оказалась в руках расслабленного старика графа Сольского, так же как впоследствии, в трагические годы и дни, когда погибала Россия, судьба ее аппарата находилась в руках других, печальной памяти, бессильных старцев – Горемыкина, Штюрмера, князя Голицына. Усталые телесно и душевно, люди эти жили далеким прошлым, не способны были ни к творчеству, ни к порыву и едва ли не ко всему были равнодушны, кроме забот о сохранении своего положения и покоя; клейкой замазкой закупоривали они продушины государственной машины, свинцовой тяжестью висели на рычагах и колесах, все и вся мертвили, а между тем слова их почитались за откровение. По характеру своему старцем был и Булыгин.

Одобренный совещанием графа Сольского, проект был затем подвергнут обсуждению в Особом совещании из высших сановников под личным председательствованием государя. Делопроизводство этого высокого собрания было возложено на государственного секретаря, барона Ю. А. Икскуля, и я в нем участия не принимал, почему о происходившем там знаю лишь из рассказов. Совещание никаких почти изменений, кроме редакционных, в проект не внесло. О ходе суждений составлена была делопроизводством частная запись, никем из членов не просмотренная, которая была отпечатана в ограниченном количестве экземпляров Государственной канцелярией, а после революции перепечатана с гнусными комментариями и пущена в продажу при Временном правительстве.

Не меньший хаос сказался в мнениях общества и печати после опубликования закона о Государственной думе[17]

. Как водится, он не удовлетворил никого. Радикальная часть общества – а она у нас всегда была многочисленна, ибо радикальные решения наименее требуют знания и опыта, – ничем не могла удовлетвориться, что не приближалось к Учредительному собранию, и с реальностями считаться не хотела. Остальные сознательно и бессознательно ей подпевали. Красноречивые статьи Меньшикова[18] увлекали многих, а он хотел видеть в будущей Государственной думе какой-то ареопаг мудрецов, в котором непременно заседали бы Лев Толстой, Короленко и т. п. Никто из них не хотел понять, что переход от одного строя к другому есть дело и технически, и психологически очень сложное, особенно болезненное для носителя верховной власти, связанного и вековыми традициями, и принесенной при коронации клятвой, и что единственный возможный в этом деле путь есть путь компромиссов, и полумер, и половинчатых решений… С другой стороны, правые относились явно враждебно к новорожденному учреждению, усматривая в нем, не без оснований, переходную ступень к конституционному, а затем и парламентскому строю. И всё ругали.