Воспоминания. Книга об отце

У меня были две подруги — Саша и Таня Черносвитовы, племянницы А. Н. Чеботаревской, которые очень долго жили в Париже и говорили по — французски в совершенстве. Вера задумала сделать детское театральное представление на французском языке, дав нам главные роли и сама занимаясь режиссурой. Мы разыграли «Esther» Расина с приложением фарса «Ma^itre Pathelin» ^[21]. Текста фарса у Веры не было, она только помнила его содержание по урокам литературы в Женеве. Она мне рассказала его и предложила мне написать своими словами фарс, распределив все по сценам и наметив разговоры. Мы не учили наизусть мой текст. Он служил канвой, по которой разыгрывали пьесу, а когда наступил вечер спектакля, мы так разошлись, что стали многое импровизировать. На спектакле присутствовал Мейерхольд, который отнесся к нашему драматическому представлению с полным пренебрежением, но пришел в энтузиазм от «Ma^itre Pathelin», считая его проявлением commedia dell’arte и находя, что эта постановка дает ему интересные идеи.

* * *

Этот спектакль для Веры был как бы упражнением, подготовкой к осуществлению ее мечты о целостном театральном действии, о создании «Башенного театра». Выбор пьесы долго обсуждали. Была избрана пьеса Кальдерона «Поклонение Кресту». План постановки создавался месяцами, и предприятие привлекало к себе интерес все большего и большего числа талантов, нас окружающих. В заключение ткани из корзины моей мамы попали в руки Судейкина, который создал из них декорации и костюмы, а на последние репетиции явился Мейерхольд и стал всем управлять. Вера играла Эусебио, главного героя, как всегда выбрав мужскую роль и вложив в нее всю душу. Даже мне дали роль, правда, небольшую и комическую: я играла Менгу. Было страшно весело. Публики, казалось, было больше, чем могла вместить тесная комната, да еще с отгороженной частью для сцены. Это благодаря какому-то фокусу Мейерхольда. О Башенном театре писали ^[22], а у моего отца есть стихи «Хоромное действо», описывающие этот вечер:

Лидии Ивановой

Менга, с честию вчераТы носила свой повойник!А прекрасная сестраВпрямь была святой разбойник.Помню сжатые уста,Злость и гибкость леопарда

И склоненья у Креста…Страшен был бандит Рихардо!Лестницу он уволокЧрез партер, с осанкой важной.Курсио, отец, был строг,Черноокий и отважный.В шлеме был нелеп и милНаш Октавио. И злобенДон — Лисардо, — только хил.Фра — Альберто — преподобен.В яму Хиль спустил осла;

С Тирсо Хиля ты тузила.Круглолица и смугла,Юлия изобразилаГордость девы молодой,Страсть монахини мятежной.

В залу мерной чередойДолетал подсказ прилежный.Кто шатром волшебным свилАлый холст, червоный, черный?

В черной шапочке ходилМэтр Судейкин по уборной.Мейерхольд, кляня, моля,Прядал, лют, как Петр ВеликийПри оснастке корабля,Вездесущий, многоликий.То не балаган, — чудес,Менга, то была палата!Сцену складками завесЗакрывали арапчата…Так вакхический приход,

Для искусства без урона,В девятьсот десятый годПравил действо Кальдерона ^[23].

Гораздо позже, а именно в Риме в 1925 г., я встретила Мейерхольда еще раз. Это было большой неожиданной радостью, к которой я вернусь во второй, римской части.

* * *

У нас было полушуточно принято выражение «аудиенция». — «Вячеслав Иванович, NN просит назначить ему аудиенцию». NN приходил, они с Вячеславом удалялись вдвоем и долго беседовали наедине. На Башне я больше не боялась Вячеслава, как бывало в Женеве, но все же простоты в наших отношениях не было, и я сильно робела при нем ^[24]. Однако случилось раз, что у меня возникла проблема, сильно меня смущавшая, которую мне не удавалось одной разрешить. В гимназии как-то одна девочка отвела меня с подругой в сторону и говорит:

— Слушайте! Бог всемогущий?»

Мы в ответ:

— Да.

— А может ли он создать такой камень, какого он сам не сумел бы поднять?

Мы не смогли ответить. Я пришла домой, и этот вопрос меня все больше и больше беспокоил. Настолько, что я набралась храбрости и как-то, улучив момент, сказала Вячеславу:

— Можно ли мне иметь у тебя аудиенцию?